Онлайн книга «Отряд тайных дел. Книга 3. Московский упырь»
|
Юноша улыбнулся, а Василиска, словно что-то почувствовав, подняла глаза, улыбнувшись в ответ, помахала рукою, снова повернулась к подружкам. Иван отошел от окна, снова посмотрел в зеркало… вернее, не в зеркало, а на зеркало. Хорошее серебро, старинной работы, – в случае чего, вполне продать можно, исходя из того, что за всю поездку в Путивль парни не получили ни копейки. Да что там копейки – ни пула медного! Хорошо хоть из усадебки еще не попросили, небось на нее теперь новый хозяин найдется. Иван усмехнулся – попросят, так в Тихвин уедем, эко дело! И там, чай, землица имеется, и усадебка – не пропадем, прорвемся… А зеркало, конечно, продать неплохо было бы – деньжат выручить, на неделю бы хватило, а то и на две, при разумных-то тратах. А Прохор-то молодец, все ж таки пристроился в кузню, ту самую, к Тимофею Анкудинову, – хозяин его ценил, заплатил не худо. Впрочем, чувствовалось, не столько кузня манила силача-молотобойца, сколько некая русоволосая краса-девица, о чем как-то упомянул Митька – дескать, видал. Ну и на здоровье! Нет, просто здорово! А то Иван уж было решил, что никак не может Прохор похоронить в сердце своем тлевшие чувства к Василиске. Это хорошо, что у парня появилась зазноба, вот еще б Митьку оженить… хотя тот, наверное, еще молод – шестнадцать едва-едва стукнуло. Это для девки шестнадцать лет – перестарок, а для младого вьюноша в шестнадцать-то еще рановато жениться. Поднявшись по крыльцу, вошла в светлицу суженая, сбросила на лавку летник, утерла лоб рушником, пожалилась: – Употела вся – эко, жарища-то! Как бы пожара не было. – Господи пронеси, – перекрестился на икону Иван. – С чего это ты, Василисушка, про пожар вспомнила? – Да солнце-то, – девушка кивнула на окно. – Вся трава повысохла. А еще перепьется народец на празднествах царских, огонь уронят – долго ли? Я к тому, Иване, что хорошо бы сегодня водицы поболе принесть. Я уж наказала слугам – хорошо, не разбежались, но заплатить бы им надо. Юноша хмуро кивнул: конечно, надо, кто бы спорил? Вот только с каких денег? – Зеркало продадим. – Вытянув ноги, Василиска сбросила с ног летние сапожки светло-зеленого сафьяна, тоже, про между прочим, недешевые, но, конечно, не такие дорогие, как зеркало. – Не жаль зеркала-то будет? – усмехнулся Иван. – Любишь ведь иногда поглядеться. Василиска махнула рукой: – А что уж его жалеть? После новое купим. А что поглядеться не во что… – девушка лукаво прищурилась, – так ты, суженый мой, поди, мне ведь расскажешь, какая я? Встав с лавки, Василиска закружилась по комнате, легкая, невесомая, в длинном сиреневом сарафане, который тут же расстегнула и сбросила… Распустила косу, темные волосы волнами легли на плечи… Игривый солнечный луч отчертил под белой рубашкою пленительные изгибы тела. Иван облизал губы… – Ну? – Девушка показала суженому язык. – Какая я? – Красивая… – Это я и сама знаю. Еще! Какая у меня шея? – Лебяжья! – А очи? – Как озера бездонные! – Губы? – Карминные… – А на вкус? – А вот сейчас попробую! Обняв девушку, Иван поднял ее на руки, закружил, затем бережно поставил на пол, осторожно снимая рубашку. Обнаженная красавица обхватила его, прильнув всем телом… – Осторожней… – прошептала, изгибаясь в неге, – лавку развалим… – Не развалим… Крепкая… И вдруг скрипнула дверь. Ветер? – Василисушка! Черт! И кого принесло? – То я, подружка твоя, Филофея. Василиска живо накинула на себя рубаху и летник, Ивана же выгнала в смежные сени. – Заходи, Филофеюшка. Я тут прилегла вздремнуть чуточек. Подойдя к двери, Василиска ногой закинула под лавку домашний зипун Ивана. – Входи, входи, подруженька. Кваску ли? – Ой, Василисушка, не буду. – Вошедшая во светлицу девушка приятной наружности, с длинной белой косой, встревоженно осмотрелась. – Иван, суженый твой, дома ли? – Да был дома… А ты что хотела-то? Говори, не стесняйся. Гостья вздохнула: – Да вот, послала Архипку, братца, с деньгами на Чертолье… Теперь вот опасаюсь – не зря ли? В городе, чай, гулянье начнется, пиво-брагу на улицы выкатят, да как бы и не водку… Упьется народ. Ой, зря послала Архипку, зря… – А зачем послала-то? – Да к Никодиму-купцу, с долгом. Ходила вчера по торжищу, приглядела себе ожерельице… дай, думаю, куплю, пока тятенька с товаром в отъезде. А деньгов-то и не хватило… Хорошо, купец знакомцем оказался, – отправь, говорит, служку ко мне на усадьбу – принесет оставшуюся деньгу… Во сказал, да?! Да рази служкам можно деньги доверить? Братцу родному токмо! Его и послала… Вот и тревожусь теперь, наверное, надо было подождать до завтрева. – Да ничего с твоим братцем не сделается, – отмахнулась хозяйка. – А что за ожерелье-то? Хоть красивое? – Эвон! – Филофея с готовностью сбросила с плеч летний полупрозрачный платок с затейливой вышивкой. Ох, та еще была девица – ужас, как приодеться любила! И ведь знала, к кому зайти, похвастать. – Ухх! – искренне восхитилась Василиска. – Вот это красотища! Никогда такого не видывала. Гостья зарделась, словно бы похвалили не ожерелье, а ее саму. И в самом деле, изысканной красоты было ожерелье – серебряное, с золотыми вставками-листьями вокруг карминово-красных ягод – рубинов. Из богатой торговой семьи была Филофея – могла себе позволить. – Ой, красиво, ой, красиво! – еще раз похвалила хозяйка. – А у меня еще и помада фрязинская есть, и румяна с белилами! Идем-ка в гости – покажу. – В гости… Ой, я у суженого только спрошусь, ладно? Ты иди пока… – Ну, жду! – Покинув светлицу, Филофея резво сбежала с крыльца и вышла на улицу. Жила она рядом, в хоромах купца Ерофеева, знаменитого на Москве торговца. – Ну? – выйдя из сеней, усмехнулся Иван. – В гости попросишься? – А ты откуда знаешь? – Да вы так тут галдели – не то что в сенях, на улице слышно. – Так у Филофеи братец на Чертолье ушел, беспокоится. – Ой, эко дело! – юноша рассмеялся. – Чай, братцу-то ее не пять лет. Почти вьюнош уже, что с ним случится-то белым днем? Нет, не из-за братца Филофейка заглядывала – ожерельем своим похвалиться. Что, в самом деле – богатое? – Красивое. Так я схожу? – Сходи, что уж с тобой делать? Смотрите, сильно там не малюйтесь, а то люди на улице испугаются. – Да мы немножко… – Василиска проворно застегивала сарафан. – Знаю я ваше «немножко»… Ла-адно, ла-адно, не обижайся. |