Онлайн книга «Русич. Молния Баязида»
– Палубу заставили мыть, – неведомо кому сказал юнга. Причем сказал по-русски, правда, с сильным акцентом, словно бы оправдывался или… Делал себе алиби? Для чего? Для Раничева – а похоже, он один сейчас и не спал – ситуация мгновенно прояснилась, когда, немного погодя, разбойники уволокли наверх московского балабола. – Ах, куда? – со сна упирался тот. – Куда вы меня ведете? Разбудил, переполошил своими криками полтрюма. Только улеглись – как говорливый московит загремел обратно. – Ой, демоны, – причитал он. – Дознались и про амбары, и про дядьку. Выкуп увеличили чуть ли не вдвое! Тут никаких сил не хватит. – Языком чеши больше! – вполне справедливо заметили из угла. Балабол заткнулся. Марфена пошевелилась, видно, все хотела поведать Раничеву нечто. – Тсс! – прошептал тот. – Позже. Наутро московита снова вывели и, немного поколотив, зашвырнули обратно. – Вызнали, демоны, про богатства мои, – причитал тот. – Вторую грамотицу перебелил, теперь не отстанут. Он снова начал говорить, хоть и надоел всем до чертиков, потом пристал к соседям – расскажите, да расскажите про жизнь вашу, мол, интересно. Впрочем, большинство из находившихся в трюме пленников оказались людьми ушлыми, а потому все больше молчали, вполне резонно считая, что в подобной ситуации язык – враг. Ближе к вечеру юнгу задержали с оправки, хоть и увели раньше всех. – Опять, видно, палубу моет, – добродушно посмеялись в углу. Воспользовавшись моментом, Раничев обернулся к Марфене: – Ну, говори, что хотела. Только тихо и побыстрее. – Тот с бороденкой, что командует татями, – на ухо Ивану зашептала та. – Я узнала его. Это Армат Кучюн – людокрад и работорговец. Страшный, страшный демон! Ой, горе нам, горе. – Ладно, не причитай, – утешил девчонку Раничев. – Бог даст, справимся как-нибудь с твоим демоном, авось прорвемся! Последнего с оправки втолкнули в трюм московского балабола, непривычно тихого. – Опять били, – жалобно признался он. – Все выпытывали… Зато я теперь знаю, кто им все выдал! Малец, ох, недаром он так часто палубу моет! Ух, придавлю! – А ведь прав московит, – послышался из угла спокойный рассудительный голос. Раничев уже знал, кому он принадлежит – Епифану Гурьеву, купцу из Можайска, человеку твердому и неглупому. Под стать сути и облик – светлая окладистая борода, большой, картошкою нос, морщины. Взгляд внимательный, вострый. – И впрямь, не зря мальца таскают, – поддержал Епифана сосед, приказчик из Литвы, с Брянска. – Он, гад – послух! – Я тоже так думаю, – подал голос Иван. Московит оживился: – Сегодня же ночью придавлю гада! – Как бы потом нас не придавили. – Э, пустое, – балабол усмехнулся. – За нас же выкуп будет, и немаленький. Что ж они, совсем из ума выжили – себе в убыток делать? – Дело говорит московит! – Нет, не дело! Что ж вы, православные? Нечто не жалко мальца? – А давайте всех спросим, – неожиданно предложил московит. – Нам ж при Иуде этой и не поговорить вовсе. А то б мало ли, чего бы вздумали? С Дикого поля на Русь – не так и далече. – Ах, вон ты о чем, – усмехнулся Епифан Гурьев. – Что ж… посмотрим. Тогда, конечно, с мальцом поосторожнее надо. Зря языком не трепать. – Все равно удавлю гада… – Московит все не унимался; круглое, похожее на свинячье рыло, лицо его дышало ненавистью и злобой. – Терять нечего, эти демоны меня и так уже на пять тысяч выставили… – Одна-а-ако! – Ну вот, а вы говорите! Ой, удавлю тварь. Потом сам же и признаюсь – ничего они мне не сделают, боюсь, только выкуп повысят, ну да мне уже все равно. Иван под шумок обернулся к Марфене: – Как ты думаешь, этот твой Армат Кучюн – человек умный? – Конечно, – шепотом отвечала девчонка. – Только он не человек – диавол! При мне велел снять кожу с живого полоняника… Злохитрый, злоковарный диавол! Сколько зла от него народу русскому! – Ну, о зле ты мне потом поподробней расскажешь… Значит, говоришь, этот Армат Кучюн вовсе не дурак? – Умен, аспид! – Хм… Странно. Ладно, об этом после подумаю… Сейчас спать давай. Постепенно все угомонились, лишь один московит все ворочался, шепотом высказывая угрозы, – видно, никак не мог простить юному предателю своих капиталов. – Удавлю, – страшно шептал он. – Вот, накину на горло цепь – и удавлю. Увидите! Игнат Косорук слов на ветер не бросает! Раничев пошевелился. А ведь и вправду удавит, ишь, как вызверился! Только ли из-за денег? Или цену себе набивает? Снова заскрипели петли, в трюм зашвырнули юнгу, кажется – хорошим пинком. Приземлясь на четыре точки, парень осторожно пробрался на свое место и затих. Иван усмехнулся. Ну вот, удавят его – и что? Что изменится-то? Разговаривать свободнее станет? Только-то… И где гарантия, что среди пленников нет еще одного послуха или даже двух? А если и нет – так о чем говорить? О побеге? Рано – надо еще выяснить что к чему, как следует подготовиться – а времени мало. Плаванье вряд ли затянется надолго – Меотийское болото – не Атлантический океан, отнюдь. Вот там, на месте, и сообразить бы, а пока… – Эй, парень, – одними губами по-тюркски произнес Раничев, потом повторил тоже самое по-арабски. – Что? – так же шепотом ответил мальчишка. Как выяснилось, тюркский он понимал. – Беги отсюда, и как можно быстрее, – тихо посоветовал Иван. – Иначе… – Иначе – что? – нервно переспросил юнга. Иван отвернулся и захрапел. Умному достаточно, ну а если глуп – туда и дорога, в конце концов, спасать засланных казачков – малоприятное дело. Жалко вот только парня, да и московит со своим неуемным пылом никакого почтения не вызывает. Юнга оказался умным. Больше ничего не переспрашивая, тишком да бочком протиснулся к выходу, достал из-за пазухи дудочку с палец, свистнул… Сквозь распахнувшуюся щель блеснуло на миг черное звездное небо, пахнуло ночной прохладой и влажным ветром. Скрип ржавых петель, хлопок – и нет ничего, одна теснота трюма. Иван улыбнулся. Ну, вот – и слава богу. Пускай теперь московит злится! А как же? Нам, рязанцам, московиты издавна первейшие недруги. Раничев даже ощутил некоторое удовлетворение от такого вот ложно понятого местечкового патриотизма. Впрочем, почему – от ложно понятого и местечкового? Рязанское княжество – государство ничуть не хуже Московского или там Тверского, Ростовского, Белозерского и прочих. Почему ж рязанский патриотизм – местечковый, а, к примеру, московский – нет? Чушь какая-то… – А!!! – вдруг завопил проснувшийся московит. – Ушел! Ушел, собака! |