Онлайн книга «Русич. Последняя битва»
Воевода выдавил из себя добродушную улыбку: – Здрав будь, Олекса-друже. Как семья, здоровьице? – Благодарствую, воевода-батюшка, Господь миловал. – Ну говори, с чем пожаловал? Дружинник оглянулся и понизил голос: – С делом непростым, тайным. – С тайным? А ну, погодь… На цыпочках подкравшись к двери, воевода распахнул ее резким ударом ноги, впустив в натопленную горницу предвечернюю прохладцу… За дверью никого не было. – Ну? – Обернувшись, Ростислав самолично запер дверь на железный крюк. – Вот теперь говори, Олекса. Что за дело такое? Сам и напрягся – подумалось вдруг, может, от расстриги Олекса посланец, может, еще чего удумал бывший монах Гермоген? – Письмецо одно людишки наши перехватили. – Старый воин вытащил из-за пояса небольшой свиток, запечатанный зеленоватой восковою печатью, протянул с поклоном. – Погляди, батюшка. Несколько брезгливо воевода развернул свиток, грамотен был – хоть и по слогам, да прочел сам: – Кы-ня-зу вели… вели… кому… Вели – кому? – Великому, господине. – Ага – князю великому… Феофан-игумен челом бьет. Эва, Феофан! – Воевода позабыл и про головную боль – до чего стало любопытно. Промочил горло кваском да продолжил, позабыв выгнать Олексу. Хотя вообще – чего выгонять-то? Ежели что – вот и исполнитель, да и так, старый дружинник – человек верный. – Челом бьет, – повторил Ростислав и продолжил чтение дальше, постоянно сбиваясь и путаясь, однако в целом двигаясь в верном направлении, – и докладает… о воеводе Ростиславке ненасытном пиявце! Это обо мне, что ли?! Ах он, гад ядовитейший! Ну-ка, ну-ка, посмотрим далее… Дальше воевода благоразумно читал шепотом, кое-где вставляя ругательные комментарии: – …берет мзду безбожно… пианствует… дорожицу по-за башнею старой не чинит, а сколь возов уж там побилося… Ну, змеище! Тьфу! Прочитав грамоту до конца, воевода обвел дружинника тяжелым взглядом: – У кого изъяли письмище сие злобное? – У того самого монашка, господине, который с нами скоморохов ловил по указанию Феофана-игумена. – Эвон как… – Ростислав нахмурился. – А где он сам-то, чернец этот? – А пес его… Грамотицу-то нам Федька Жмых дал, тать калитный… он и вытащил, прочел, да… – Что, Федька калитный тать грамоту ведает? – удивился воевода. – Ведает, батюшка, – уверенно отозвался Олекса. – Хоть немного, а ведает. Потому и сообразил быстро – кому письмецо передать. – Молодец, хоть и тать, – скупо похвалил воевода. – Соображает, когда надо… Ты, Олекса, вот что… Как в следующий раз попадется Федька на краже – его не имать, отпустить – будто бы сам сбег. – Само собой. – Дружинник глубоко поклонился. Вот за эту по-своему понимаемую справедливость – даже и к татям – он воеводу Ростислава уважал. Хоть и мздоимен был воевода, и пьяница, а все ж хоть какую-то справедливость имел. С другим-то, пожалуй, хуже б служилось. – Ой, гад, ой, змеище… – поминал воевода игумена. – Чувырла гнусноподобная. – Что со скоморохами будем делать, батюшка? – негромко напомнил Олекса. – Игумен просил их на свой суд оставить. – На свой суд?! – Воевода аж подскочил в резном полукресле. – А вот хрен ему, а не суд! – Он сделал неприличный жест. – Сами, без него со скоморохами справимся. – Заступники ихние денежку собрали немалую, – улыбнулся дружинник. – Да передать боятся – не знают кому. – Денежку? – Ростислав почесал нос. – И большую? – Да мелочь, дирхемы ордынские… десятка два. – Ничего себе, мелочь! Два десятка дирхемов. Это по-нашему… шестьдесят деньгов будет! Да, а что за заступники? – Такие же… скоморохи. У поруба стоят, мнутся. – Чего ж мнутся? – искренне удивился Ростислав. – В законах что сказано? Виру за вины малые и средние брать. Нешто глумы, да кощуны, да пляски-игрища скоморошьи – вина тяжкая? Олекса отрицательно покачал головой. – Вот и я тако мыслю, – удовлетворенно кивнул воевода. – Иди-ко, друже, распорядись моим именем. Денежки прими, а скоморохов вели гнать из поруба взашей. И чтоб я их к вечеру в городе не видел! – Сделаю, господине, – по-военному четко ответил Олекса и, сняв с двери крюк, вышел, пряча улыбку. А чего б ему не улыбаться, коль в калите позвякивали десять ордынских монет – очередной «подарок» обидовского боярина Ивана Петровича. * * * Иван Петрович встретил выпущенных скоморохов сразу за старой башней. Сам не подошел, послал Проньку. Парень схватил бородатого скомороха за рукав: – Эй, разговор есть. – Какой еще разговор? – оглянувшись, недобро прищурился тот. – Отойди, паря… Ой! Не ты ль на Благовещенье… – Я, – с самой широкой улыбкой тут же отозвался Пронька. – Эх, жаль доплясать не дали. Скоморох улыбнулся: – Изрядно ты, парень, пляшешь! – Да и пою ничего. – И это верно… Знакомиться давай, я – Онцифер Гусля, а то дружки мои – Самсон с Кряжей. – А меня Прохором кличут. За башню пойдем? У друга моего беседа к вам есть. – Что за беседа? – Говорю же – за башню. Онцифер пожал налитыми плечами: – Ну пойдем, коль не шутишь. Они прошли за башню, в ту же самую корчму выжиги Ефимия, где были на Благовещенье. Раничев проводил их взглядом, оглянулся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, неспешно зашагал следом. – Ну где твой дружок? – Войдя в корчму, Онцифер Гусля закрутил головой. – Здесь я, – тронул его за плечо Иван. – Во-он в тот угол пошли, потолкуем. – Пошли. – Внимательно осмотрев Раничева, скоморох согласно кивнул. Имея при себе двоих – и еще сколько шныряло в толпе на рынке! – Онцифер не видел особой угрозы от Ивана и Проньки. Да и что с него, скомороха, взять? – Ну! – Усевшись за стол, он ухмыльнулся, чувствуя за спиной надежную поддержку Самсона и Кряжи – тоже неслабые были парни. – Об чем беседовать будем? – Вот об этом! – Раничев с размаха припечатал к столу монетку – медный нацистский пфенниг. – Твоя? – А тебе что с того? Ну у меня была, врать не буду. – Вот. – Иван без лишних слов высыпал на стол горсть серебра. – За каждое твое слово плачу несколько денег. Только предупреждаю – за правдивое слово. За ложь на дне моря сыщу. Впрочем, врать тебе без надобности. – Вот именно, – хмуро кивнул скоморох, и тут же лицо его озарилось бесшабашной улыбкой. – Ну, парни. – Он оглянулся назад. – Вот уж правду говорят – не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Что ж, при этаком-то раскладе, вижу, хорошо вспоминать придется. |