Онлайн книга «Русич. Последняя битва»
– Быстро срубили. – Так сруб-то давно уж был. Крыши вот навели, полы настелили. Добрая вышла изба, высокая, на подклети. Евдокся посмотрела на мужа: – И на ком же Михряй женится? Кого ему сосватали-то? – Не знаю точно. Кого-то из Гумнова. Говорят, хорошая девка. – Из Гумнова?! Так гумновские испокон веков с обидовскими дралися! – Вот то-то и оно… Всех бы их переженить, чтоб не дрались, – Иван немного помолчал и с хитрецой взглянул на супругу. – Так пойдем завтра на новоселье? Никодим с поклонами звал, рад будет. – А люди что скажут? Мужняя жена по чужим избам шастает? Грех это. Раничев вдруг разозлился: – Да кто это тебе сказал, что грех? Чернецы-расстриги пьяницы? Дьячок – импотент плешивый? Пойдем, и все тут. Я сказал! – Да пойдем, пойдем, разве ж я против? Пластинку-то переверни, заело. – Это качество иголок заело. Придется сызнова Мефодию-кузнецу заказывать. Чмокнув жену в щеку, Иван перевернул диск и завел пружину. Легкая грусть на миг промелькнула в глазах именитого боярина, вспомнилась вдруг ранняя юность, как экономили деньги на магнитофонные пленки, переписывали друг у друга «Led Zeppelin», «Deep Purple», «Kiss»; «AC/DC» с «Iron Maiden». В магазинах-то ничего подобного не было, Раничев такие пласты только в Ленинграде-городе в «Мелодии» на Невском у фарцов видел, по сорок рублей – самое малое. Эх, жаль здесь таких нет! Не захватил, не догадался, да и, честно сказать, не до того было. Патефон вот из сорок девятого прихватить сподобился – и то славно. До сих пор ведь работает, пружину только меняли пару раз кузнецы да иголки. – Красивый какой вальс. – Иван улыбнулся. – Что-то устал сегодня, милый, – удивленно приподняла брови боярыня. – Какой же у Глена Миллера вальс? Слоу-фокс – это фокстрот – только медленный. – Продвинутая ты у меня. – Раничев прижал супругу к себе. – А ну-ка, давай, потанцуем! Евдокся с улыбкой сбросила телогрею, оставшись в нежно-голубом сарафане, застегнутом сверху донизу маленькими серебряными пуговичками. Иван обнял жену за талию, закружил… Слов нет, хорошо танцевала боярыня – не зря учил когда-то. Вот только пуговички на сарафане, заразы, расстегивались медленно, больно уж мелкие. Но ничего, справился, расстегнул, распустил и ворот рубахи, оголив атласные женские плечи, грудь, которую тут же принялся целовать, словно безумный. – Пусти, пусти… – тяжело дыша, притворно отбивалась боярыня. – Тут ведь, чай, не жарко… В светлице и не могло быть жарко, это комнатка летняя, верхняя, с большими, как и в сенях, окнами, естественно, неотапливаемая. – Ничего, – торопливо скидывая кафтан и рубаху, шептал Раничев. – Сейчас дадим жару! Скамейка оказалось коротенькой, жесткой, пришлось супружницу развернуть, нагнуть к столу… В общем, дали жару! Пришли в себя, сами и рассмеялись, особенно Евдокся расхахатывалась: – Ну ты у меня, батюшка, ненасытный. – Так это ж хорошо, люба! – А кто ж говорит, что плохо? Боярыня снова залилась хохотом, хоть вроде и не с чего было, но бывает, попадет в рот смешинка, потом не отцепишься – по этой причине – общей смешливости – Раничеву в детстве не доверяли стихи про Владимира Ильича Ленина читать, боялись, что испохабит, и не зря, между прочим, боялись, бывали случаи. – У-у-у! – Евдокся взъерошила мужу шевелюру. – Ненасытец, чистый султан турецкий! – Султан? Сулейман, что ли? Да куда ему до меня! – Раничев хохотнул и, пропев: Если б я был султан, Я б имел трех жен, И тройной красотой Был бы окружен! — снова пристал к супруге. Наконец, умиротворенные, оба уселись на скамью, одевались. – Брр! – Иван передернул плечами. – Холодина. И чего ты в светелку забралась? Рановато еще здесь сидеть. – Днем-то хорошо, жарко даже… А к ночи… Тебе не было, думаю, дай послушаю музыку. Отсюда ведь в горницах плохо слышно, детей не разбудишь. – Это верно. – Поцеловав жену, Раничев, вспомнив, поинтересовался приказчиком Саввой: – Раскудряк сказывал – к тебе его приводил. Евдокся задумчиво кивнула: – Приводил, было дело. Давненько… Кажется… Да, осенью позапрошлой. Я и взяла – отрок умен показался. А что беглый… Так не из наших земель, с севера. – Поверила? – Нет, говорит он не по-нашему. Наши-то люди слова произносят не торопясь, распевно, все больше на «а» напирает, а этот, наоборот, тараторит, «окает». – Сейчас уже не «окает». – Навострился… Ты, никак, с собой его хочешь взять? – Умная боярыня враз просекла все вопросы мужа. – Что, больше некого? – Немецкой речи знатоков здесь немного. – Ах да, он же по-немецки болтать умеет. Так ты ж говорил, Хвостин тебе двоих толмачей сподобил? – Сподобил, – согласился Иван. – Только, считай, не сам Хвостин. Одного – Авраамий, дьяк, второго я сам надыбал. – Авраам, – с улыбкой повторила Евдокся. – Как он там? – В старших дьяках. Поклон передавал. – Не женился еще? – Такой разве женится! Все книжицы одни на уме, учености да премудрости всякие. Это мы академиев не кончали… гм… не считая института имени Герцена. Как тебе приказчик-то показался? – Да никак. Юн был больно. – Поня-а-атно… Так что не скажешь, стоит ли его брать? – Не скажу… Тебе куда третий толмач-то? Раничев вздохнул: – Ох, люба! Не толмачи мне нужны – люди верные, на которых бы положиться смог. Савву-то я хоть немного знаю, остальных же… – Иван махнул рукой. Еще немного поболтали, попили квасу да спустились в опочивальню. Спать? Ну не сразу… Поутру Иван и поехал на рядок, в лавку. Зашел, посмотрел для виду товар – ткани – да принялся за приказчика. Мол, как тот смотрит, чтоб в иные земли странствовать пуститься, не за так – честь себе снискать, богатство да славу. Савва слушал почтительно, глазами моргал, кланялся, но, видно было, что не хочется ему никуда. И здесь хорошо: тепло, светло и мухи не кусают. Да еще и девчонка, Аглая, рядом. Чем не жизнь? Ладно… Раничев пожал плечами. Не вышло мытьем, придется катаньем – боярским велением! Только не сегодня, завтра. Сегодня неудобно как-то, вроде только что с парнем по душам говорили, и вот… Ладно. – Ой, какие люди у нас! Сам господине боярин. – В лавку зашел хозяин, Захар Раскудряк, шапку сняв, поклонился. – К Никодиму сегодня идешь? – повернулся Раничев. – На Михряево новоселье. |