Книга К-10, страница 35 – Олег Дивов

Тут я еще сунулся – не понял тонкости момента. Подвалил со словарем иностранных слов.

– Слышь, – говорю, – дядя. Здесь про тебя статья. Вот, гляди: «Характеризуется подозрительностью и хорошо обоснованной системой сверхценных идей… Эта система была бы совершенно логична, если бы исходные патологические идеи были правильны…»

– Чего-чего? Какие-какие идеи?

– Да ты послушай! «Одержимый индивид навсегда посвящает себя агрессивности, борьбе с воображаемыми врагами и демонстрации подчеркнуто мужского поведения, граничащего с героизмом. Цикл никогда не приходит к концу: как только побежден один враг, появляется другой, еще более опасный».

Ник даже отвернулся. Он так делает, когда хочет дать человеку конкретно по голове, но сдерживается. Отвернулся, значит, и говорит тихонько в сторону:

– Там, случайно, в этой статье про толкование истоков паранойи по Фройду не написано? О фиксации на педерастической стадии развития?

Он всегда так произносит – не Фрейд, а Фройд. Даже Фрёйд. Потому что принципиальный очень.

Мне прямо стыдно как-то стало и неловко.

– Не-а, про это нет.

– Значит, словарь хреновый. Популярный. Знание, разжеванное в жиденькую кашку для широких масс. А разжеванное знание, оно, Леха, хуже, чем никакого. Оно не учит думать. Ты получаешь догмы в готовом виде, забиваешь себе тыкву жесткими схемами и по этим схемам пытаешься жить. А потом удивляешься – отчего у меня ничего не выходит толком? Почему моя великая родина, задрав штаны, бежит за какой-то драной Португалией? Тебе ответить, племяш, в чем загвоздка?

– Ну?

– Да в том, что над этим вопросом предметно работают минимум лет пятьсот. А некоторые специалисты уверяют, что всю тысячу, и я думаю, это тоже смахивает на правду.

– Э-э… Над каким вопросом?

– Чтобы у тебя, Леха, и у твоей великой родины ни черта не получалось до конца. А если и получалось, так очень быстро разваливалось. Понял?

– Понял, – говорю, а сам бочком-бочком и на выход. Пошутить хотел, называется.

– Выпороть бы тебя как следует для вразумления, – Ник меня добрым словом провожает, – да уж больно ты здоровый, люди не поймут. А по морде дать – так не чужой вроде… И вообще, почтальон – лицо неприкосновенное. До некоторой степени. Пока не задолбает!

Мне тогда двадцать три года было – служил в родном селе на почте и радовался, что есть интернет и молодых в армию больше не забирают. Весь мир на мониторе, друзья-приятели в разных странах, работа ответственная, кругом свои – что еще надо человеку? Типа лишь бы не было войны. А радости-то сколько, простой человеческой радости – наструячишь на принтере журналов и газет, сброшюруешь, сумку тяжеленную на плечо закинешь – и идешь по Красной Сыти, а тебя уже и в том доме ждут, и в этом, и каждый встречный почтальону улыбается, и ты всей душой ощущаешь, до чего же нужным делом занят – прямо здесь, прямо сейчас. А письма?! Которые иногда на почту из города привозят – настоящие, в конвертах? Не какие-то мыльные, которые у нас по старинке открытками зовут, будь они хоть на семь листов… Да нормальное письмо по адресу доставить – это ж целая история. Почтальона чуть ли не языческим ритуалом встречают. Прямо магия вуду. Трезвым не уйти.

Хорошая штука интернет все-таки. Не будь его, я бы наверняка после училища в городе застрял – и потерял себя. Об одном жалею: не попробовал, каково оно – в ванне лежать и из горла пить.

Ну, так вот. Дожди перешли в гнусно-моросящую фазу; спасательная экспедиция, пыхтя и тарахтя, скрылась в направлении города; утопающее село, прихлебывая самогонку, расселось перед телевизорами; Ник ввиду отсутствия телевизора налег на суровый коктейль из самогона с Добрыниным и Курочкиным; я на почте углубился в бета-тестинг седьмых «Героев». День проходит, другой, и вдруг у меня лампочка под потолком – бздынь! – гаснет. И главный компьютер включает себе питание от бэкапа. И в телефоне ватная тишина.

Я за дверь. На улице дождик противный еле капает и мат зверский стоит. Ник еще стоит. С трудом. За забор держится и, снисходительно кивая, наблюдает, как народ от дома к дому мечется.

– Доигрались, – Ник говорит. – Доцеловались с юсерами.

– Ты чего? – я ему. – Столбы небось подмыло, и все дела. Тоже юсеры виноваты?

– Газеты читать надо, племяш, – отвечает. – Только не как вы это обычно делаете, через пятую точку, а головой, аналитически. Все к тому и шло. Вот завтра – услышишь – «Геркулесы» за облаками полетят. Стадами. Табунами. Про…ли Россию дерьмократы. Ну, да ладно. Видать, судьба. В партизаны-то со мной уйдешь, Леха?

– Сам, – говорю, – уйди. Баиньки уйди. Параноик!

Ник по привычке в сторону глянул – я, умный, назад отшатнулся, тут он и засветил кулачищем в то место, где только что был мой лоб. А поскольку для замаха ему пришлось отпустить забор, то Ник уже в процессе удара начал падать. Я сразу ушел, не стал глядеть, как он в лужу опрокинется, только плюх за спиной и услышал.

Дядя, чтоб его. Родственник. Помереть со стыда.

А назавтра, прямо с раннего утра, загудела по всему небу тяжелая авиация.

* * *

Я просыпаюсь, в залу выхожу, а там за столом папаня глазом в прицел уперся. Из ствола прибор для «холодной пристрелки» оптики торчит. И не знал, что есть у него. Всегда он прицел нормально пристреливает. А теперь – патроны экономит?

– Ты зачем это? – спрашиваю. А сам уже догадываюсь, зачем.

– Да так, – говорит, – просто.

Ну, думаю, не завидую я юсерам. Ой, зальется слезами чья-то мама.

Пока что, правда, только наша мама на кухне плачет. Сдержанно и с достоинством. Одной рукой плачет, а другой завтрак стряпает.

И до того естественно, прямо нормально мне все это подумалось – аж оторопь взяла. Как будто я с раннего детства готовился к тому, что у России есть враги и рано или поздно тот из них, кто посильнее, возьмется нас завоевать.

Понятно кто.

Вышел на кухню, маму приобнял. Она стряпню бросила, хвать меня и так сжала, кости хрустнули.

– Мам, – успокаиваю, – не напрягайся. Это какая-то глупость. Дурацкое стечение обстоятельств. Сегодня наши пройдут по линии, упавший столб найдут, провода срастят, и мы все узнаем. Эти самолеты, которые гудят, наверняка учения или что-то вроде.

Сам говорю, а не верю.

– Господи, – мама шепчет, – как же хорошо, Лешенька, что ты такой взрослый. Они ведь дети малые, что отец твой, что Никанор. Да и все остальные…

И я понимаю: она тоже не верит. Для нее самое важное, чтобы я вел себя, как большой рассудительный мужчина и без лишнего повода не лез на рожон.

А я и не собираюсь. И папаня, кстати, не собирается. Он за пушку схватился, потому что струхнул. Ему так спокойнее. Мужик со снайперкой – пусть и не боевой, а промысловой – уже полтора мужика.