Книга Гиблое место, страница 24 – Сергей Шхиян

— А я глаза им отведу, — пообещала Ульяна.

Несмотря на то, что фокус с казаками у нее получился, и они нас действительно не увидели в темной избе, экспериментировать на детях и себе я опасался.

— Есть в лесу одно место, куда никакие стрельцы не доберутся, знают про него всего два человека, мои кумовья… — задумчиво начал дядька Гривов. — Только больно глухо там и нехорошо…

— Чем нехорошо?

— Нечисто. Много чего про то место болтают. Известно, у страха глаза велики. А вот что правда из того, что нет, не знаю… Туда потому никто и не ходит, все боятся… Мы с кумовьями случаем попали, да так напутались, еле ноги унесли.

— Чего напугались-то? — спросила Наталья Георгиевна.

— А Бог его знает чего. Так словом не скажешь. Одно дело, нечистое место.

В деревне ударили в набат. Все невольно оглянулись.

— Уходить надо, — нервно сказала Наталья Георгиевна, прижимая к себе спящую дочь.

— Ладно, пошли в нечистое место, — решил я. Лесной нечисти я не боялся, а вот людской стоило поберечься.

— Как знаешь, батюшка, ты священный сан, тебе виднее.

Несмотря на то, что рваный стихарь я оставил в избе и был одет в свое обычное платье, меня, видимо, по привычке, продолжали называть «батюшкой».

Крики в деревне делались все громче, какой-то идиот, несмотря на светлую лунную ночь, даже бегал с факелом.

— Пошли, что ли, — поторопил Гривов, а то не ровен час, заявятся…

Идти, особенно первую часть пути, было легко. Сквозь голые ветви во всю свою силу светила луна, и оттого лесная тропинка казалась серебряной. Потом под ногами захлюпало, начиналось болото. Идти стало труднее. Гривов взял на руки маленькую Олюшку, Ульяна помогала Бориске, а я подал руку Наталье Георгиевне.

Несмотря на то, что нам приходилось вглядываться в дорогу, вытягивать ноги из липкой грязи, скользить и спотыкаться, я ощущал не неудобства пути, а тепло женской руки. После порки батогами и помощи, которую оказывала мне Морозова, наши отношения начали стремительно меняться в лучшую сторону. Пока это внешне никак не проявлялось, но я чувствовал, что Наталья Георгиевна стал внимательней смотреть на меня, и между нами возникло нечто, что трудно объяснить словами, некая форма душевной близости, когда люди вдруг начинают как бы видеть друг друга.

— Дядь Мить, скоро уже? — спросила Ульяна Гривова, когда женщины, совсем выбившись из сил, попросили нас сделать остановку для отдыха.

— Да, кто ж его знает, племяшка, в лесу концы не меряны. Как путь кончится, так и ладно будет.

— А почему все-таки то место плохое? — дрогнувшим голосом поинтересовалась Наталья Георгиевна. — Убили там кого или как?

— Не могу сказать, чего не знаю, того не знаю, — охотно откликнулся Гривов. — Вроде бы ничего такого не было, я за свой век ни о чем таком не слышал. Однако слава идет плохая, народ и опасается.

— Черти здесь, что ли, водятся? — прямо спросил я.

Вопрос в лоб Гривова смутил, если не сказать напугал, — он несколько раз быстро перекрестился и три раза плюнул через левое плечо.

— Ты, батюшка, говори да не заговаривайся. Чего в таком месте, да еще ночью, да в полнолуние нечистого поминать! Свят, свят, свят! Говорю же, никто здесь не водится, только зря болтаешь…

— Извини, это я так…

— То-то же, ну, что, пошли, что ли, а то я и к заре в деревню не вернусь!

Мы опять начали скользить и спотыкаться по жидкой весенней грязи, а потом и вовсе скакать с кочки на кочку, когда кончилась хоженая тропинка. К довершению всего луна, отсветив свое положенное время, удалилась по своим космическим делам, и мы оказались в полной темноте на небольшом островке, посредине натуральной болотной топи.

— Ну, здесь и будьте, — сказал Гривов. — Это самое место и есть. Сюда, поди, никто не сунется. А я, как смогу, за вами приду.

— Тихо-то как, — задумчиво произнесла Наталья Георгиевна, — действительно, странное место.

— Пошел я, что ли, — виновато сказал Гривов.

— Действительно иди, а то не ровен час, хватятся, — бодро сказал я. — Счастливого пути.

— Прощайте, — Гривов поклонился и прыгнул на невидимую болотную кочку. В мертвой, ночной тишине было только слышно, как удаляются его чавкающие шаги.

— Давайте устраиваться, — стараясь, чтобы голос звучал уверенно, произнес я, хотя как можно устроиться на неверной болотной тверди в три квадратных метра, и сам не знал.

— Матушка, я водицы хочу, — попросил до селе молчавший Бориска.

Надо сказать, что мальчик все это время вел себя прекрасно, не ныл, не жаловался и даже не задавал вопросов.

— Потерпи, сынок, — ответила Морозова, — скоро рассвет будет, тогда водицы и поищем, а болотную пить негоже, от нее лихорадка бывает.

— Хорошо, матушка, — без капризов согласился мальчик.

— Ишь ты, водицы ему подавай, — вдруг всего в нескольких шагах от нас раздался, чей-то ломкий, насмешливый голос. — Ты еще «Фанты» спроси!

Наталья Георгиевна ойкнула и начала медленно опускаться на мох. Я еле успел выхватить из ее рук спящую девочку.

— Свят, свят, свят, свят, — затараторила Ульяна, осеняя себя крестным знаменем.

Намек на «Фанту» я оценил и, как только прошла первая оторопь, ответил:

— Ты бы, дед, зря женщин не пугал, а лучше бы помог боярыне встать.

— Пиво в банке принес? — деловито спросил невидимый оппонент. — А водки твоей мне и даром не надо, она у тебя паленая, и вообще, жулик ты, Григорьич…

…Услышать в 1605 году вопрос о баночном пиве и «паленой» водке от невидимого лесного гостя, такое выбьет из колеи кого угодно. И скажи это незнакомый голос, я быть, может, тоже лежал в обмороке рядышком с Натальей Георгиевной, но голос был такой характерный, индивидуально отличный, что узнал я его сразу и, честно говоря, очень ему обрадовался. Против такой «нечисти», как мой старинный приятель Леший, я ничего не имел против.

Первый раз мы с ним встретились, когда я впервые попал в «коридор времени», и этот колоритный, наглый и оборванный лесной дед принимал от меня скромные дары на границе веков. Тогда он служил кем-то вроде таможенного инспектора, требующего за переход границы времени определенную материальную мзду. Как почти любой его коллега, он с детской простотой конфисковал и в жаркий летний полдень на моих глазах выдул последнюю банку пива.

Второй раз мы встретились спустя несколько месяцев, и тогда я освободил его из плена. Черт его знает, кем на самом деле был этот забавный, нарочито мелочный старикан, но то, что он «не от мира сего», сомнений не вызывало.

— Сама встанет, не барыня! — пренебрежительно сказал дед, которого я прозвал «Лешим».

— Как раз она-то и есть барыня, — подколол я Лешего, — да не простая, а боярыня!