Книга Крах династии, страница 30 – Сергей Шхиян

— Я вам спою, — третий раз пообещал я и, наконец, выбрал, самое что ни есть народное, — «Во поле березонька стояла».

Не знаю, что, мое ли замечательное исполнение, в чем я несколько сомневаюсь, алкоголь или сама песня так растрогала слушательниц, что они забыли о медовухе, пригорюнились и заворожено слушали мою импровизацию на тему о несчастной березке.

Я говорю об импровизации потому, что знал всего лишь один куплет песни, и остальное пришлось придумывать по ходу дела, да еще и переводить на старорусский язык.

— Бедная березка, — сказала Ксения, вытирая слезы.

— Давайте выпьем, — добавила Матрена, — а потом еще споем.

Она подняла двумя руками чашу, исчезла в ней с головой и сделала несколько больших глотков. Царевна покосилась на меня и только смочила губы. Потом обе по-бабьи подперли щеки руками и запели что-то непонятно грустное, тягучее, заунывное, но вместе с тем трогательно чистое. Я просто не знаю, как все это описать. Такую песню нужно слышать, а не пересказывать впечатления. Вроде бы все в ней было просто до примитивности, но что-то так цепляло за душу, что на глаза невольно наворачивались слезы.

Первый голос, Матрены, был нереально высоким, второй, Ксении, ниже, мелодичнее, вместе же получалась такая необычная полифония, что я и думать забыл о своих коварных замыслах, сидел как дурак, глотая непролитые слезы, и изнывал от жалости к самому себе, к царевне, ко всему человечеству.

Песня отзвучала и стала слышна тишина. Только изредка в нее вкрадывался треск свечи и наше неосторожное дыхание.

— Налей мне еще, и я пойду спать, — будто просыпаясь, попросила Матрена.

Я вылил в ее кубок остатки медовухи. Шутиха подтянула его к себе, наклонила и, как прежде, держа обеими руками, не торопясь, допила.

— Какая я пьяная, — жалобно проговорила она заплетающимся языком. — Вот и встать не могу, отнеси меня.

Она как-то разом скисла, сомлела и едва не свалилась со скамьи. Я перенес ее в соседнюю светелку, положил на широкую лавку, прикрыл одеялом и вернулся к царевне.

— Никогда не пила хмельного, — извиняющимся тоном сказала Ксения, — голова кружится.

— Тебя уложить? — коварно предложил я, чувствуя, как у меня от волнения пересохло во рту.

— Не нужно, я сама, — отказалась девушка, — просто помоги дойти до лавки.

Она поднялась, я обнял ее за талию, невольно прижал к себе, помог дойти до заваленной перинами широкой лавки.

— Ноги как ватные, — пожаловалась царевна. — Ты не знаешь, почему батюшка запрещал пить хмельное? Мне нравится.

— Потому и запрещал, что всем очень нравится. На Руси всегда так, один царь запрещает, следующий разрешает. Правда, толку от этого никакого.

— Не нужно меня раздевать, я так спать буду, — попросила она.

— Удобней же раздетой, — убедительно сказал я, не оставляя незаметных попыток освободить девушку от одежды.

Однако Ксения тактично высвободилась из моих рук, вытянулась на постели.

— Расскажи мне еще что-нибудь о вашем времени, — попросила она.

Момент для воспоминаний был самый что ни на есть неподходящий, но я сдержал естественный порыв, памятуя вечную аксиому, что лучше час потерпеть, чем потом всю ночь уговаривать, взял себя в руки и отсел с постели на скамью.

— Что тебе интересно узнать? — демонстрируя голосом легкое разочарование, тем не менее, доброжелательно, спросил я.

— А песни у вас поют?

— Песни? Поют, да еще как. С утра до вечера. Чего-чего, а трубадуров, менестрелей, бардов, скоморохов и гусляров у нас пруд пруди. У нас вообще так: одна половина народа поет, другая танцует.

Ксения внимательно на меня посмотрела, пытаясь понять, говорю я серьезно или шучу, потом спросила:

— Ты обиделся?

— Нет, с чего ты взяла, — тоном, не допускающим двоякого толкования, ответил я.

— Глупенький, не нужно обижаться, если ты так хочешь, то иди сюда…

Предложение было хорошее, но, учитывая место на своей лавке, которое указала царевна, но самое лестное.

Я пересел на самый край, у нее в ногах.

— А о чем ваши песни?

Единственное, что я вспомнил в тот момент, был как-то слышанный шлягер: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже».

— Разные поют, о березках, айсберге в океане, но, в основном, о любви.

— А что такое любовь? — задала она вытекающий из разговора вопрос.

Я уже было, открыл рот, собираясь разразиться пространной речью на эту волнующую всех, за очень редким исключением, тему, но вовремя остановился и перевел разговор из философского в прикладной:

— Это когда мне очень хочется тебя поцеловать.

— Да? — деланно удивленным голоском спросила она, однако не предложила тут же осуществить желаемое.

— И когда тебе хочется того же.

— Да? — повторила она, лукаво кося своим фиалковым, лучистым взглядом.

— Да, — подтвердил я и взял ее руку. Та нерешительно дернулась, но не смогла преодолеть слабое сопротивление моих пальцев и спряталась в моей ладони.

— Ты знаешь, ты очень красивая! — отвесил я не самый изящный комплимент, извинительный потому, что тема восхваления женской красоты в эту эпоху еще не стала общим местом. Наша современница, ничтоже сумняшеся, тотчас же подтвердила бы такое утверждение, как бы далеко оно ни отстояло от истины, Ксения же смутилась:

— Скажешь тоже, что такого у меня красивого?!

— У тебя? — онемев от возмущения, воскликнул я. — Да ты вся чудо!

В тот момент, да и теперь, когда описываю этот эпизод своей жизни, я был искренен, как никогда. Царевна был действительно так хороша, что захватывало дух. Тогда же, слегка хмельная, раскованная, с разрумянившимся оживленным лицом, в необычно соблазнительной позе, словно утопающая в пуховой перине, с головой, лежащей на высоко взбитых подушках, она была просто вне конкуренции. А если еще участь то, что было скрыто под бархатным сарафаном, но отчетливо виделось манящим рельефом и дорисовывалось разгоревшимся воображением, то пусть простят меня представители сексуальных меньшинств и женоненавистники, но такое же совершенство природы я наблюдал только у других прекрасных женщин.

— Не знаю, по-моему, я самая обычная, — скромно произнесла Ксения, с юной жадностью ожидая бурного, развернутого опровержения.

Конечно, за мной дело не стало. В тот момент мне как никогда мешал скудный запас старорусских слов. Однако и того, что я смог наскрести в уголках памяти, девушке хватило за глаза. Думаю, такого потока комплиментов она еще не получала никогда. Увы, строгие домостроевские правила очень сильно обедняли эмоциональную сферу человеческих отношений. Впрочем, и в наше время достаточно примитивных людей, цельных натур, которые не умеют в своих любимых видеть ни богинь, ни возлюбленных.