Книга Заговор, страница 60 – Сергей Шхиян

— Ваня? — опять позвала хозяйка. Выглядела она испуганной и, несмотря на теплый вечер, куталась в шаль. — Ваня, ты где?

— Он скоро будет, — ответил я низким «загробным» голосом и только теперь меня заметили.

Эффект, надо сказать, превзошел все ожидания, Женщины застыли на месте. Даже Матрена стояла недвижимая, как соляной столб.

— Ты звала меня, вот я к тебе и пришел, — обратился я к купчихе.

— Я, я, — промямлила она, — я никого… я ничего не знаю, кто ты?

— Так ты не узнаешь меня? — спросил я с интонациями плохого провинциального актера, дальше мне оставалось добавить: «Офелия, о, нимфа!», но я пошел собственным путем и представился: — Я предсказатель, тот, кого вы смертью извести хотели и заперли коварно в этом замке!

Черт его знает, почему меня вдруг потянуло на старинные речитативы, но эти возвышенные слова вполне вписались в общую канву действия. В тишине горницы стало слышно, как у кого-то из зрительниц дробно застучали зубы.

— Приблизься, женщина, и я тебе открою все, что свершила ты, и над тобой свершится!

— Я ничего, — начала говорить купчиха, но не докончила и мягко опустилась на пол.

Мне показалось, что я немного переборщил с эффектами, но что-либо менять было поздно.

— Что вы стоите как пни, поднимите хозяйку и положите на лавку, — сказал я нормальным голосом онемевшей троице.

Команду они выполнить смогли и отнесли Веру на лавку.

— Теперь принесите воды! Быстро!

Пока женщины, толкаясь и мешая друг другу, бегали за водой, я проверил у купчихи пульс.

С ней пока все было в порядке, случился обычный обморок. Когда принесли воду, я обрызгал ей лицо, и только она открыла глаза, дал выпить несколько глотков.

— Где я? — спросила женщина, глядя на меня туманными глазами.

— У себя дома, — ответил я, — сейчас тебе станет легче.

— Ты кто? — опять спросила она, с трудом фокусируя взгляд на моем лице.

Честно говоря, мне стало ее жалко, как обычно делается жалко палачей, переходящих в разряд жертв. Теперь, когда Вере предстояло держать ответ за совершенные преступления, эта миловидная, молодая женщина вполне могла вызвать сочувствие. Однако не для того я затевал хлопотное предприятие, чтобы оставить его незавершенным.

— Ты меня знаешь, — нормальным голосом напомнил я, — я приходил тебе гадать. Теперь ты меня узнала?

— Узнала, — подтвердила она, потом добавила безжизненным голосом, — что тебе от меня нужно?

— Мне? Ничего. Ты меня звала, я пришел, только и всего. Тебе на что гадать, на прошлое или на будущее?

— Отпусти ты меня, где Ваня? — прошептала купчиха, с нескрываемым страхом глядя на мой языческий наряд.

— Хорошо, — легко согласился я, — только сначала расскажи, куда пропала твоя крестница.

— Какая крестница? — попыталась она отойти от вопроса. — У меня нет никакой крестницы!

— Сейчас, и правда, нет, но была Прасковья, которую ты убила!

— Я никого не убивала…

— Что значит, не убивала, а кого тогда похоронили вместо Прасковьи?

— Сироту, бродяжку, она сама померла, ее никто не убивал! — с отчаяньем воскликнула Вера.

— А где же тогда Прасковья? — громко, так, чтобы наш разговор отчетливо слышали прячущиеся свидетели, спросил я.

— Она жива и здорова, просто уехала, — уже не в силах придумывать связные аргументы, каким-то обреченным голосом ответила вдова.

— Куда она уехала? — не сдавался я.

— Я не знаю, это Ваня ее отослал, с него и спрос!

— А он мне сказал, что это ты ее продала за один золотой дукат. Так кому из вас верить?

— Ваня сказал? Иван Никанорович? — переспросила она.

— Именно он. Так будешь облегчать душу или забрать тебя в ад нераскаявшейся?

Конечно, я нагло блефовал и кощунственно приписывал себя чужие божественные полномочия, но когда идет большая пьянка, кто будет жалеть последний огурец!

Однако в отличие от своего возлюбленного женщина проявила большее присутствие духа и сознаваться не собиралась:

— Ничего я о Прасковье не знаю, может, она померла, а может, с полюбовником сбежала! — громко сказала она.

Я испугался, что сейчас из под стола выскочит сама покойница и вцепится в волосы крестной матери.

— Все сидят на своих местах, и никто не высовывается! — грозно предупредил я.

Купчиха не поняла, к чему это сказано, но интонации испугалась, и на всякий случай прикрыла лицо рукой:

— Не бей, я все сама скажу!

— Говори, кому вы продали Прасковью?! — опять громко, в расчете на скрытую публику, спросил я.

— Дьяку Ерастову, он обещал на ней жениться, — быстро ответила она.

То, что в этом деле, наконец, прозвучала хоть одна настоящая фамилия, было для меня большой удачей. Дьяков в Москве было не так уж много, и найти нужного не составит никакого труда.

— Сколько вы за нее получили?

— Ты же сам знаешь, один червонец.

— Какое имущество ты со своим полюбовником украла у сироты? — задал я следующий вопрос.

— Ничего мы не крали, у нее и полушки не было, я ее держала из одной только милости! — опять пошла в несознанку купчиха.

— Этот терем принадлежит ей?

— Какой еще терем, говорю же, ничего у нее не было, все тут мое!

Когда дело коснулось денег и имущества, Вера проявила настоящее мужество.

— А мне Иван Никанорович сознался, что вы украли у сироты две лавки, красного товара на пятьсот рублей, рухляди семь шуб куньих, да две медвежьих, да салопов женских… — начал я перечислять то, что запомнил из «признательных показаний» управляющего.

До конца огласить перечень мне не удалось. По мере того, как я называл похищенные ценности и имущество, женщина менялась на глазах. Ее мягкое лицо становилось жестким, резче обозначились скулы, а глаза, раньше затуманенные страхом, теперь сверкали неподдельным гневом и ненавистью.

— Врет, всё он врет и наговаривает, ничего не отдам, все моё!

Куда теперь девалось и полуобморочное состояние, и страх перед сверхъестественными силами, на глазах прямо из праха восставала могучая воительница, готовая отдать жизнь и отправиться в ад за обладание чужой собственностью. Вера вскочила с лавки, на которой лежала, уперла руку в бок и нагло выпятила грудь.

На такое упорство бездетной вдовы я не рассчитывал. Думал, что Веру больше расстроит разоблачение в продаже в рабство сиротки-крестницы. Пришлось на ходу перестраивать все действие. Для того, чтобы Прасковья могла претендовать на свою часть слитых в одно состояний, нужно было однозначное признание нынешней хозяйкой факта присвоения чужого имущества.