Онлайн книга «Юродивый»
|
Я вытянулся во весь рост, в предвкушении сладости засыпания. Усталое тело приятно ныло, голова практически прошла. Однако сразу заснуть мне не удалось. Спустя какое-то время, я почувствовал, как нечто мягкое и теплое коснулось моего нагого тела. Ощущение нельзя было назвать неприятным, и я подвинулся к стене, чтобы освободить на лавке место. — Божий человек, — прошептал знакомый голос, — можно я с тобой полежу? — Лежи, — так же тихо ответил я, проводя рукой по тому, что оказалось в такой близости. — Только смотри, как бы муж не узнал! Матушка не ответила, прижалась всем телом и начала нежно меня гладить. Потом я почувствовал, что щеки у нее мокрые, а грудь неровно вздымается. — Ну, что ты, не нужно плакать, — попросил я, крепко прижимая к ее себе. Матушка отыскала мои губы своими горячими солеными губами, и мы надолго замолчали. Потом она несколько раз вздрогнула и успокоилась. Какое-то время мы лежали не шевелясь. Она горько вздохнула и вновь начала гладить мое тело. Потом испуганно, спросила: — Ой, а что это у тебя? Честно говорю, я едва удержался от смеха. Очень уж ситуация походила на старинный русский анекдот. Как-то попросился солдат в избу на ночевку. Хозяйка пускать не хочет: — Никак не могу служивый, муж у меня в отъезде, больше никого нет, а ты, поди, еще приставать будешь. — Хозяюшка, — жалостливо уговаривает солдат, — какой там приставать, мне бы в тепле ночку скоротать. Дашь сухую корочку, бросишь на пол тряпку и то ладно! — Ну, если так, то заходи, но помни, что обещал! Солдат зашел, отогрелся, осмотрелся и просит: — А нет ли у тебя, хозяюшка, водицы теплой пыль с себя смыть. — Есть в бане, недавно топила, — отвечает она. — Так что же ты молчала! — обрадовался солдат. Пошли в баню. — Я пока буду мыться, ты мне бельишко-то простирни, — просит он. — А в чем же ты останешься? — Дай пока мужнино, поди, зараз не заношу. Помылся солдат, переоделся, вернулся в избу и сразу за стол. Ложку приготовил и требует: — Ну, что есть в печи на стол мечи! — Ты же давеча просил сухую корочку? — удивляется хозяйка. — Ладно, ладно, что ты шуток не понимаешь. Я по запаху чую, что в печи щи и каша томятся. Накрыла хозяйка стол. Солдат похлебал щей и ложку отложил. — Не могу так есть, сухая ложка горло дерет. Ну, что смотришь, неси, что там у тебя припрятано! Принесла хозяйка бутылку. Выпили они, закусили. Солдат на лавку ложится и спрашивает: — Так что ты там такое о том что я приставать буду, говорила? — Ты что смеешься? — спросила матушка, осторожно трогая непонятный предмет пальцами. — Так, вспомнил… А ты что забыла что это такое? — Забудешь тут, — сердито прошептала она, — батюшка и смолоду в таких делах не горазд был, а теперь уже и думать о таком забыл! — А если залетишь? — на всякий случай, спросил я. — Куда залечу? — не поняла она, — Я чай не птица по небу летать. — Ну, это другой залет. Я говорю, вдруг затяжелеешь? Она обняла меня, крепко прижалась и мечтательно проговорила: — Ой, так бы хорошо было! Очень я сыночка хочу… Пусть простого, не Спасителя. И батюшке какое утешение, сан будет кому передать! — Ну, сыночка я тебе не обещаю, это, уж как получится, — ответил я, и мы надолго замолчали. Когда матушка «оттерпела» свое и мы распались, она только и успела сказать: «Ох, и утешил ты меня добрый молодец». Дальнейшего разговора у нас не получилось, на печке заголосила Марья. Мы оба как по команде сели на лавке. До этого момента в избе было тихо, и я думал, что девушки уже спят, да вот, видно, ошибся. — Марусь, ты чего? — спросила попадья. — Воешь, спрашиваю, чего? Обидел кто? Девушка не ответила и повысила голос. С учетом того, что на улице находились караульные крестьяне, это было явно лишним. Но я не успел ничего ей сказать, как матушка вскочила и, белея в угольной темноте избы сметанным телом бросилась к дочери. — Доченька, милая, ну что ты, что, моя хорошая, зачем так убиваешься! — Да, да, — сквозь рыдания ответила та, — тебе все, а мне ничего! Я должна была быть первой, а ты, ты… Не дожидаясь пока вспыхнет скандал, я вмешался в разговор. — Нашла из-за чего плакать, велико дело! Иди сюда. Однако девушка не успокаивалась, правда, перестала выть и теперь просто рыдала. Мать ее тихонько утешала, но рыдания делались все отчаяннее. Наконец попадья не выдержала и позвала младшую дочь: — Дашка, кончай дрыхнуть, царство небесное проспишь! Встань что ли, да вздуй свечу! — Очень мне надо спать! — нагловато ответила та. — Машке охота плакать, пусть плачет! — Ты мне пооговариваешься! Делай, что велела! Дарья, продолжая ворчать, встала и полезла в печь за угольями. Я оставался на лавке, наблюдал, чем все это кончится. Младшая, наконец, зажгла свечу, и теперь можно было рассмотреть создавшуюся диспозицию. Вся наша компания, включая, увы, и меня, оказалась нага. Матушка стояла у печки, лаская взгляд плавностью и обилием линий спины. Дарья держала в руках свечу, весьма романтично ее освещавшую. Только Марию на печной лежанке видно не было. — А ты и не думай, — уговаривала ее матушка, — ничего такого между нами и не было. Просто Дашка брыкается во сне, вот я прилегла к божьему человеку. Ему, что, от него не убудет! — Да, да, скажешь тоже, не было! — рыдала дочь. — Я должна была быть первой! — Так и не было, вот тебе святой истинный… — тут попадья замялась, побоявшись совершить богохульство, резко поменяла тему разговора. — Ты и будешь первой! Правда, божий человек? — Правда, — махнул я рукой, — только давайте быстрее, а то спать очень хочется! — Вставай, милая, вставай, иди… Марья, наконец, замолчала и свесившись с печи посмотрела на меня. — Идти что ли? — Иди, — подтвердил я без особого подъема. Мать и младшая дочь нравились мне больше, чем Маруся. — Раз обещано… Марья спрыгнула с печи и подошла к лавке. Она единственная оказалась в рубашке. — Что нужно делать-то? — свесив сцепленные пальцами руки и потупив глаза, спросила она. — Рубашку подыми дуреха, — нежно сказала мать, — да ложись на спину. Вот уж дочки у меня чистые ангелы! Одно слово невинность! — Так что ли, матушка? — спросила Марья, подымая рубаху до колена. — Ой, как мне стыдно! |