Онлайн книга «Город смерти»
Ну и срань! Дерьмо везде, но я дебилка, мне должно быть по фиг. И не забыть рукой по-дурацки подергать. Вот так, вот так… И башкой тряхнуть. Опять дети увязались. Те, что совсем мелкие, — в грязных рубахах, без трусов, старшие — в штанах, но без рубах. Свиньи, и те чище. Все нормальные. Интересно, куда они мутов девают? Топят? А вот и деревенские. Целая толпа. Навскидку человек сто. Бабы справа, мужики — слева. Вернулись уже с работы. Солнце низко, значит, начало десятого. Жаль, не успела с подкопом! Закрываюсь руками. Трясу головой, начинаю пятиться. Событие у них. Рабыню новую привели. А бабы-то, бабы зверем смотрят, с завистью. Понимают, что если не сегодня, то завтра их вонючие ушлепки побегут ко мне трахаться. А я заразная. У-у-у, какая я заразная. Почесаться, что ли? Оскалившись, чешу между ног. Бабы кривятся, отворачиваются. — Познакомьтесь, это Саша, — гордо говорит Рудольф. — Это Шаша, — повторяю. — На фиг нам еще рот? — зычным голосом возмущается здоровенная рябая бабина в бандане. — Трахать некого, что ли? — Шаша мошет, — киваю, — мошет. — Она отлично выполняет простую работу, силы у нее много, и здоровая. Где у нас рук не хватает? — На сенокосе, — говорит та же бабина. — Туда и пойдет. Покажешь ей, что делать. А если слушаться не будет, кулак ей под нос — и сразу шелковая. — Делать мне больше нечего, — отмахивается баба. — Учи ее, какую траву косить, какую — нет. Еще башку кому-нибудь отрежет. Не, не буду. — Пусть стойла чистит, — кричит светловолосый парнишка, у которого только начали пробиваться усы. — Ага, Рудик, научи ее! Раздается дружный хохот. — И кормить ее сам будешь. — Это кто-то из баб. Бедные. Смотреть на них страшно: заезженные клячи. Беззубые, редковолосые, с отвислой грудью. И я — здрасьте. Странно, что верят в мою невменяемость. — Потешил, Рудик, потешил, — хлопает моего хозяина по спине рослый мужик с тараканьими усищами. Какие они все лохматые! Вши, наверное, заедают. Один Голый, тот, что нас встречал, совершенно лыс. Наверное, и на яйцах волосы не растут. Облизывается, гнида болотная. Хочется ему. Понимаю, как не хотеться, когда вокруг одни образины. А тут ухоженная деваха, только из-под барона. Сельсовет окончился. Приобретение Рудика никто не оценил. Бедный дурачок, завтра тебя на вилы подымут, даже неудобно. Хозяин глядит волком. Толкает в плечо и орет: — Иди, образина! Вою, закрывая лицо руками. Возле хлева хозяина поджидает Голый, берет его под руку, отводит в сторону и шепчет на ухо, на меня кивая. Для устрашения пускаю слюну. Пить хочется, и слюна получается вязкая и неубедительная. Вот козел, и рожа моя перекошенная его не отпугивает. Действительно, что ему рожа? Лишь бы не сейчас! Придется его удавить… и на вилы подымут меня. Вздыхаю с облегчением: не сейчас. Хозяин кладет что-то в карман. Сутенер, блин! Голый удаляется, на прощанье ощупав меня взглядом. Да, староста же запретил меня трахать. Рудик заталкивает меня в «комнату для прислуги», запирает. Глаза постепенно привыкают, и из полумрака выделяются три силуэта. Один скорчился на «кровати», два сидят. Спустя минуту я уже различала детали. Лежала, укрывшись рогожей по глаза, девочка. Сидела, поджав ногу, худющая женщина неопределенного возраста. Напротив в такой же позе застыл мальчишка-подросток. Все они худые, грязные и вонючие. Смотрят. Главное, не забывать, что я — дурочка. Прикладываю руку к груди: — Шаша. Никто не реагирует. Бросаюсь к женщине, хватаю ее за руку и повторяю: — Шаша! Брезгливо освобождается и говорит: — Уйди. Ухожу и опускаюсь на солому, чтобы не нахвататься клопов и вшей. Девочка высовывает из-под рогожи рябую мордашку с курносым носом. Симпатичная девочка, хоть и худющая. Стараюсь не смотреть на нее и не думать о ее судьбе. У женщин здесь две дороги — в проститутки или в загнанные лошади. Хотя… шлюха в развалину превращается гораздо быстрее. Если бы не Леон… Девочка вылезает из-под одеяла: высокая, уже начала оформляться. Лет двенадцать-тринадцать. Пальцы на руках длинные, тонкие, хоть и огрубевшие от работы. В затравленных глазах страх борется с любопытством. Поворачиваюсь к ней спиной. Раскачиваюсь из стороны в сторону. Я дурочка. Просто дурочка. Смеркается. Петухи кукарекают, будто соревнуются, кто громче заорет. Мычат коровы за перегородкой, блеют овцы. На улице бранятся бабы, визжат дети. Кто-то играет на баяне и поет, ему подпевают пьяные голоса. Скорее бы. Сил нет ждать. Женщина растянулась на «кровати» и захрапела. Мальчик тоже приготовился ко сну, подергал дверь и бросил: — Заперли. Теперь из-за этой дуры здесь ссать придется. Мать перевернулась на бок и заглохла. Интересно, нас кормить сегодня будут? Хорошо, хоть лепешку сперла у старосты. И вообще, здорово, что знаю, где его дом! Там при входе автомат висит, и патроны где-то рядом! Легкое прикосновение. Шарахаюсь в сторону, закрываюсь руками. Это девочка. Садится рядом и спрашивает: — Ты чья? — А? — кривляюсь, как умею. — Хозяин кто? — Ру… Рудольф. — Повезло, — поводит плечами, разглядываю ссадину на ее скуле. — Шаша кушать. Кушать? — Тебя не кормили, что ли? — с остервенением чешет затылок. Мотаю головой. Блин, и не поили. — Бывает, — вздыхает она и возвращается на место. Не заработала еще. Вот же черт! Скорее бы темнело! Что ж так время тянется! Вскоре засопел и мальчишка. Девочка вытянулась на кровати и вперилась в дощатый потолок. Интересно, как они тут зимой живут? Околеть же можно! Или не доживают они до зимы — невыгодно лишние рты держать. Зимой их, очевидно, перепродают. Или пускают на мясо и сбывают на рынке. Их — ха! Нас! Высыпали первые звезды. Смолкли петухи, успокоились коровы. С улицы потянуло навозом. Кто-то прочвакал к себе домой, сейчас, наверное, уселся, жрет. Рот наполняется слюной. Ничего, недолго осталось! Вот и девочка задремала. Во сне она стонет и вздрагивает. Что я могу для нее сделать? Не с собой же брать! Осторожно разгребаю солому, гляжу в вырытую нору. Ничего, пролезу. Хорошо, что месяц молодой — не видно, кто по улице шатается. Только бы мой план сработал. Шаги. Чвак-чвак, чвак-чвак. Черт, сюда. Неужели Голый? Закидываю нору, сворачиваюсь калачиком. Придется его кончать, а ведь рано… еще очень рано. Вытягиваю из ботинка шнур, наматываю на руку. Скрипят петли. Кто-то стоит в дверях. И — знакомый бас: — Лиля! Шорох. Шаги. Боковым зрением вижу девочку, направляющуюся к выходу. Вот же староста, старый мудило! Встреться ты мне ночью на тропинке, открутила бы тебе яйца! |