Книга Земля вечной войны, страница 73 – Дмитрий Могилевцев

— Говори по-русски, Семен. Мне тяжело тебя слушать.

— Хлопче, хлопче. Злой на меня. Шавера я подстрелил. А шо робыты? Ты ж не розумиеш, во шо тут гульня. Знаешь, зачем Ибрагиму атомная бомба? Он же власти хочет. Его прапрапрадеды всей Ферганой володарили. Я думал, — продать хочет. Тут довгие баксы, надта довгие. А вин жа хоча не денег — власти. Он же на Сарез атомную бомбу тащить собрався!

— Куда?

— На Сарез. Да, на возера. Ту знаешь, там озеро огромное, гора сто лет назад обвалилася, завал в километр с гаком высотой. Ибрагим там заряд хочет поставить.

— Зачем?

— Как зачем? Каб козаты: давайце, козлы, выметайтесь, а не выметеся, взорву. А знаеш, шо буде, колы плотыну сарезскую прорве? Вал до Каспия дойде. По Мургабу, по Пянджу, по Амударье. Вон весь Западный Памир вынишчэ, и нижей. Да тут не миллионы, десятки миллионов загинуць. Це, браце, катастрофа на полный оборот. То не заложники в автобусе. То миллионы народу, города, кишлаки.

— Честно говоря, меня не интересуют судьбы миллионов. Меня интересует только один человек, за судьбу которого я в ответе.

— А, Юсе… думаешь, отдаст он тебе твою девку? Вот тако, ты прынесеш ему бомбу, а вон тебе отдаст ее? С какой холеры?

— Хороший вопрос, — вдруг сказала Нина. — Правильный. Я вот тоже, пока тебя тащила, думала: с какой холеры?

— Доброй раницы, колэга, — Семен сплюнул. — А с такой, что сама боялася не выйти отседа, так?

— Так, — ответила Нина. — Так.

— Чаю сделать? — предложил Юс.

— Сделай. А еще я тебя вытащила потому, что ты знаешь, как с этим дерьмом управляться. Не так это просто, правда?

— Правда. Сколько вы взяли?

— Два.

— А остальные?

— За остальными теперь нужно с аквалангом. И еще знать, где именно.

— Молодец баба. Подстраховалася.

— Не я придумала.

— Студент, круто робыш.

— У нас еще восемь баллонов газа, — сообщил Юс. — Можно покамест не экономить.

— Конечно, сделай и на него. Ему еще транспортировку отработать нужно.

— Дзенькуе бардзо. Так што ж ты, головасты студент, робуты собравси?

— Покупать. За один — Олину жизнь и свою. За вторую — жизнь Есуй.

— На меня, значит, ничого не покинув?

— Отчего ж? Вы же коллеги. Вместе пойдете.

— Це ж сволочи вы, — сказал Семен задумчиво.

— Сволочи. Надо же. Знаешь, я временами сильно сомневаюсь, что такие, как ты, — вообще люди. Похожи вы на людей — это да. За километр и не отличить. Смертны, как люди, — и слава богу. И все. На этом сходство с человечеством кончается. Ты, и такие, как ты, уже убили меня однажды. Рассказать, как? Впрочем, незачем. Нина знает. Может, расскажет как-нибудь, — если ты выведешь нас отсюда. И расскажешь, как обращаться с этими штуками.

Потом Семена тащил Юс. Долго. Не чувствуя усталости. Она перехлестнула через край и превратилась в противоположность, в унылую ишачью покорность перетруженных мышц. Вот так идти и идти, а потом упасть. И все. Но Юс не падал. Он очень хотел есть. Жевал на ходу, благо пеммикана оставалось еще килограмма четыре. Нина много его запасла. Пить тоже очень хотелось, но воды тут было хоть отбавляй. И на полу, и на стенах. И капало сверху. Хотя уже долго шли вверх, поднимались по лестницам, карабкались по проходам, а то и по вовсе не обработанным пещерам, мокро было все время. И холодно.

С Семена текло. Должно быть, у него ниже пояса перестала работать вся телесная механика, все те незаметные клапаны и тяжи, удерживающие внутри отходы. Вонь. И постоянно — горячее кап-кап на спину, на брюки. Нина несколько раз предлагала сменить Юса. Но он упорно мотал головой. В каждой новой комнате останавливались, шарили пятном фонаря по стенам, искали цифры. Долгое время их не могли найти, шли наугад, сверяясь на развилках с компасом. Наконец очутились в округлой комнате, похожей на дно колодца. Посреди нее вверх уходила винтовая лестница. С нее свисали сосульки. Лед лежал и на полу, коркой одевал стены.

— Пришли, — прохрипел Семен. — Семь-двадцать. Западный выход. Проверить трэба, ночь там ци шо. Наверху, — он показал пальцем наверх.

— Я пойду, — Нина сбросила рюкзак. — Постели ему.

Юс отстегнул коврик, расстелил. Перетащил Семена на него. Потрогал ему лоб.

— Пить?

— Да, Юсе, пить. Согрей мне, а?

— Сейчас, — Юс вытянул из рюкзака примус, — сейчас.

— Херово мне, Юсе. Не доцягнеце вы меня. У меня там, внутри, горит все. А ног не чую. Ничего от пупа.

— Само собой. У тебя пуля в позвоночнике.

— Юсе, знаю я. Кольки дзен тягнеце по воде все, по ледяной. Знаю я, што там. Не доцягнеце вы мене. Ще пару таких дзен, и амба. Вин як отрыма-лося. Та я ж знав, Юсе. Я колы шов з вами, знав. Я ж одын пышов. На всех на вас. А што было робыты? Ты Ибрагима не знаеш. Вин — курва. Така курва, што курвей на тысячу километров не знайти. Юсе, вин же порве, вин же всех людей порве, йому наплеваты, я кажу тобу, тры разы наплеваты, хоць мильоны там. Шо ж ты робыш, Юсе, шо ж ты робыш, а?

— Сейчас чай будет. Сейчас закипит, — сказал Юс.

— Юс, ты мне до чаю — того, шо мне баба колола. Чи хоць спирту. Хоць грамулечку. Пошукай, а, хлопче?

— Только выпей чаю сперва.

— Я выпью, выпью. А ты пошукай, хлопче, пошукай.

Когда Нина спустилась по лестнице, он уже спал и улыбался во сне.

— Сколько ты ему ввел?

— Все, что было в ампуле.

— Пять кубиков? Он умрет во сне.

— Может, — Юс пожал плечами. — Смотри. Он стянул с Семеновой ступни ботинок.

— Да. А выше?

— И выше, почти до колен. Ведь постоянно в ледяной воде. А ноги парализованы.

— Если он не загнется от морфина, проще его пристрелить.

— Я его вытащу.

— Куда? На ледник? До него полкилометра, и все вверх. А внизу наши общие друзья. Я видела — там внизу стойбище. Лошади. И дым. Нужно ночи ждать.

— Я его вытащу.

— Тогда мы сдохнем все вместе! Если я не пристрелю вас обоих раньше!

— Ты уверена, что друзья Семена все поймут правильно, если увидят, прилетев по маяку, тебя вместо него? Уверена?

— Твою мать!

— Чаю выпей, — предложил Юс. — Он хороший, не отсырел совсем.

Выпив чаю, Нина заснула. А Юс не смог. Сидел, обхватив колени руками. Холодно было. В этом подвале холод жил годами. Юс промерз весь, до самой последней клеточки. И снова, как когда-то на кровати в общежитии, почувствовал, что умирает. Мир стал серее, истончился. И за его мутной пленкой клубилась темнота.