Онлайн книга «Полынь - сухие слезы»
|
– Устя! Где ты, дура? – уже совсем испуганно позвала она, – и вдруг увидела в нескольких шагах, в зарослях иван-чая, русые детские головки. Радостно ахнув, Танька ринулась по траве напрямик – к ним. Детей, сидевших кружком в примятой траве, было человек двенадцать – осунувшихся от недоедания, с запавшими щеками, бледными, грустными личиками. Двое мальчишек лет по шести старательно жевали заячью капусту, худенькая девочка в рваной рубашонке до пят закусывала «орешками» кукушьей травки и ими же кормила из ладони крошечного братишку. Чуть поодаль ползали на коленях Устиньины сестрёнки, собирая в подолы рубашек щавель. Когда из травы появилась растрёпанная, взмокшая от бега Танька, они в замешательстве переглянулись. Танька, впрочем, этого не заметила. – Эй, ребятки, а Устька-то где? Не с вами разве? – едва переводя дыхание от бега, спросила она. Таньке никто не ответил. – Где Устька, окаянные? – строго, почуяв неладное, снова спросила она. Детские рожицы помрачнели. – Шла бы ты, ей-богу, Танька, – ломающимся суровым баском ответил ей двенадцатилетний Васька, ожесточённо выдирая из свалявшихся соломенных волос комок репейника. – Барско дело ждать не станет, ягоды за тебя никто не наберёт. Вона как от девок-то отстала! – Не тебе, сопля, меня учить! – рассвирепела Танька, решительно усаживаясь в траву. – Шагу не сделаю, идолята, покуда не скажете, куда Устьку засунули! Васька тяжело, по-взрослому, вздохнул. Тоскливо посмотрел куда-то в сторону, где паслось возле берёзовой рощицы стадо коров. Удивлённая Танька проследила за его взглядом. Сначала она ничего не увидела, да и полуденное солнце слепило глаза. Но чуть погодя Таньке стало заметно, что высокая трава возле чёрных и рябых коровьих спин чуть заметно колышется. – Устька там? Да что она, дурная, делает-то? Дети хранили молчание. Оскорблённая Танька вновь уселась на пятки, подпёрла голову кулаками и приготовилась ждать. Вскоре зашелестела трава: кто-то бежал сквозь неё, торопливо раздвигая упругие стебли. Детская ватажка разом оживилась, негромко, радостно загомонила. С шумом, взметнув облако пыльцы, раскинулись в стороны розовые метёлки болиголова, – и на полянку выскочила Устинья. Танька с изумлением смотрела на подругу. Устя была без сарафана, в длинной, рваной, латаной-перелатаной рубахе. Пряди распущенных волос лежали на груди и на спине. К вспотевшему лицу прилипли зелёные семечки конского щавеля. В руке у Усти была деревянная бадейка. – Ну-ко, живо, мелюзга! – придушенным голосом скомандовала она… и только сейчас увидела сидящую в траве Таньку. Брови её изумлённо дрогнули и сразу гневно сошлись на переносье. – Ты зачем здесь? – резко спросила она, ставя бадейку в траву. – Следила, подлая?! – Я – нет… Господь с тобой… – испугалась Танька. – Свят-Христос, ты на кого похожа-то, Устька? Чисто русалка вырядилась! Что это вы тут творите? Устинья, казалось, колебалась: перебросив волосы на плечо, она то сплетала, то расплетала тяжёлые пряди, исподлобья взглядывая на подругу. Дети молча ждали, и глаза их неотрывно смотрели на бадейку у ног Устиньи. Вытянув шею, Танька увидела, что в ней – молоко, только что выдоенное, ещё покрытое кружевной пенкой. – Ну-ка, живо, недоедки, – хриплым шёпотом велела Устя, и первыми к ней бросилась девочка с братишкой на руках. Оба по очереди приникли к бадейке, причём девочка сделала три долгих глотка и отстранилась с болезненным, мучительным выражением на личике, а малыш пил долго, жадно, как щенок, не отрываясь от края бадьи даже тогда, когда послышались возмущённые голоса: – Ну будет уже, Фадейка, хватит, в череду же надо… Устинья молча, жёстко отстранила малыша от бадейки. Тот всхлипнул было, но сестра торопливо зажала ему рот. Следом подошли и остальные, каждый аккуратно делая по десять глотков: было очевидно, что это количество отмерено, рассчитано и обсуждено давным-давно. Устинья внимательно следила за каждым глотком, лицо её было напряжено и сурово. Бадейка уже опустела, когда Устинья, вся встрепенувшись, обвела полянку тревожным взглядом и тихо вскрикнула: – Васька! Где ты, дух нечистый?! – Туточки… – раздался суровый голос, и сумрачная, покрытая веснушками и рябинами физиономия подростка высунулась из зарослей иван-чая. Устя всплеснула руками: – Да что ж ты!.. Проклажается себе в кусту! Ведь кончилось уж всё! – Да мне и ни к чему, Устинья Даниловна. Большой уж, поди, – сквозь зубы ответил Васька. Устя издала невнятный стон сквозь зубы, обняла мальчишку, прижавшись лицом к костлявой, выпиравшей рёбрами из-под полуистлевшей рубахи груди. Васька, помедлив, отстранился. Хрипло сказал: – Спаси тя Христос за мелюзгу-то… – Ничего… Ничего… – пробормотала Устинья, – Завтра, вот тебе святая Пятница, первым глотать будешь… – Завтра погодить надо, – возразил Васька. – Не то как раз накроют нас. Хоть пару дней обождать… – Твоя правда, – вздохнула Устинья. – Ну, оглодки, – брысь отседова! Ребятишки исчезли мгновенно, как зайцы, попрыгав в высокую траву. Снова наступила тишина, изредка прерываемая лишь ленивым мычанием коровы или чуть слышным криком петуха со стороны деревни. На солнце набежало облачко, и по лугу заскользили лёгкие тени. Устинья отставила пустую бадью, легла на спину и закрыла глаза. – Отчаянная ты, Устька, ох, отчаянная… – пробормотала Танька, глядя на неё во все глаза. – Это ж додуматься надо было… А ну как увидели б, что ты мирских коров сдаиваешь?! – Они не мирские, а барские, – не открывая глаз, сказала Устя. – Нарошно только барских дою. – Охти… – зажмурилась Танька. – Да знаешь ли, дурная, что с тобой-то будет, ежели… – Знаю, небось. – голос подруги по-прежнему был ровным, спокойным. – Но уж сил нет смотреть. Я поначалу-то только своих, сестрёнок… Так они, проклятые, на другой день цельну ватагу привели! Я чуть не взвыла… А что поделать? Ты поглянь на них, прозрачные ведь! Васька Михеев-то с запрошлогодья хлеба не видал, одним травьём, почитай, кормятся… Старшие-то уж давно по миру пошли, с сумами побираются, а он, вишь, младших не могёт бросать… Даром что самого-то ветром валяет. Господи, да кончится ж это когда-нибудь аль нет?!. – А для ча ты сарафан-то содрала? – шёпотом спросила Танька. Устинья жёстко усмехнулась краем губ. – Да вот… Чтоб, ежели дура какая, вроде нашей Акульки, углядит, – подумала, что полудница. Что скажешь – похожа? – Ох, лихая ты… – Смотри, – неожиданно, с угрозой сказала Устя. – Коли болтанёшь – в пруду утоплю! – Я ведь никому! Что ты! – замахала руками Танька. – Вот те крест святой, чтоб меня громом разбило! Только не попасться бы тебе. Засечёт ведь Упыриха-то! За барско молоко – до смерти засечёт! – Ништо, бог не выдаст, свинья не съест, – хмуро усмехнулась Устя и пружинисто вскочила с места: |