Онлайн книга «Гравилет `Цесаревич`»
В дверь уверенно постучали. Не допив, я поставил стакан на стол и пошел открывать. Там стояли двое крепких мужчин в куртках металлистов и с прическами панков. Внутри у меня все оборвалось. И, очень глупо, — стало до слез жалко недопитой водки. Но допьют уже они. — Господин Трубников? — сухо и очень корректно спросил один из метанков. — Да, это я, — безжизненно подтвердил я. Второй метанк хохотнул: — Был Трубников, а стал Трупников! Первый не обратил на него внимания. Отодвинув меня, они вошли. Первый завозился у себя в карманах, второй крендебобелем прошелся по моей каморке. Срисовал стакан, взял, поболтал, принюхался брезгливо и одним махом опрокинул в рот. Первый и на это не обратил никакого внимания. Он наконец добыл свой блокнот и перелистнул несколько страниц. — На уроках вы несколько раз утверждали, что в осуществлении октябрьского переворота одна тысяча девятьсот семнадцатого года помимо евреев, грузин и латышей участвовали и отдельные представители русской нации? — Да, — сказал я. — Это исторический факт. Он сокрушенно покачал головой. Плюнул на палец и пролистнул еще страницу. Они листались не вбок, а вверх. — Вы выражали так же сомнение в возможности построения справедливого общественного устройства в одной, отдельно взятой Вырице? Так открещиваться от большевиков и так повторять самые дикие из их околесиц… — Выражал, — как Джордано Бруно, подтвердил я. Он запихнул блокнот обратно в карман и сделал рукою безнадежный жест: дескать, раз так, то ничего не попишешь. — Вы посягаете на главные святыни народа, — проговорил он с мягкой укоризной. — Вы подрываете его веру во врожденную доброту русского национального характера и его уверенность в завтрашнем дне. Вам придется поехать с нами. Мы вышли из дома. Из окон глазели, некоторые даже плющили носы об стекла. Молодая мама, указывая на меня пальцем, что-то горячо втолковывала сразу забывшему о своем игрушечном паровозике пацаненку: мол будешь плохо себя вести, с тобой случится то же самое. Подошли к грузовику. Димка блаженно курил, сидя на подножке, завидев нас, он отвернулся и, стараясь не глядеть на меня, встал, отщелкнул окурок и полез в кабину. — В кузов, — негромко скомандовал первый метанк. В кузове мы разместились со вторым — тем, который шутил. Первый сел к Димке, в кабину. Истошно завывая от натуги, грузовик заколотился по разъезженной колее, расплескивая фонтаны грязи и едва не опрокидываясь на особенно норовистых ухабах. На повороте щедро окатили тетку Авдотью, которая, надрываясь, волокла по кочковатой раскисшей обочине полную денег садовую тележку — судя по направлению, шла в булочную, совершенно зря шла. Жижи смачными коровьими лепехами пошмякалась на беспорядочно наваленные друг на друга пачки купюр. — Авдотья! — крикнул я, полурупором приставив одну ладонь ко рту. — Хлеб уж часа полтора как кончился! Она всплеснула руками, и будто подрубленная, села наземь. Приехали на двор за большой свинофермой, и я понял, что надежды нет. Остановились. Я подошел к краю кузова, ухватился было за борт, но шутник негромко позвал сзади: — Эй! Я отпустил борт и распрямился, обернувшись к нему. Он, усмехнувшись, вломил мне в рыло. Вверх тормашками я вывалился через борт кузова и на секунду, видимо, потерял сознание от удара затылком. Очухался. Завозился, попытался перевернуться на живот. Получилось. Плюясь кровью, начал было вставать на четвереньки, руки скользили в ледяной грязи. Отчетливо помню, как грязь выдавливалась между растопыренными пальцами. Все плыло и качалось. Тут прилетело под ребра. Ботинком, наверное. Свет погас, и воздух в мире опять на какое-то мгновение кончился. А когда я вновь смог дышать и видеть, они уже уминали меня в мешок. Не сказав ни слова, даже не рукоприкладствуя больше, они утопили меня в выгребной яме. И, уже задохнувшись в кромешной тесноте мешковины, залитый хлынувшей внутрь поганой жижей, я понял наконец, почему мир, где я прожил без малого полвека, при всех режимах и женщинах был мне чужим. Еще один обезглавленный гусь взлетел наконец в свое поднебесье. Тоска была такая… Такая… Такая тоска. Хлоп-хлоп-хлоп. Но куда же дальше? Или — есть? Во рту забух невыносимо отвратительный смешанный вкус гнилой водки и жидкого дерьма. Я сел на кровати, спустил ноги на ковер. Из судорожно дернувшегося желудка выплеснулось в рот, я едва сдержался, сглотнул обратно. В спальне было сумеречно и бесцветно. За широким венецианским окном, полускрытым гардинами, мерцал серым мерцанием декабрьский день. Я вернулся в «Оттон» рано утром. Открытым текстом отбил депешу в МГБ: «Следствие закончено. Опасения не подтвердились. Все еще сложнее. Серьезная проблема для всего мирового сообщества. Требую немедленного созыва совета безопасности ООН. Для ускорения процедуры прошу ходатайствовать перед государем о споспешествовании. Трубецкой. Отель „Оттон“, Мюнхен, Германская империя» Затем отправил аналогичное сообщение патриарху. Затем поднялся к фон Крейвицу и, взяв с него слово чести молчать, пока я не сделаю доклада в СБ, рассказал обо всем. Фон Крейвиц присвистывал сквозь зубы, потом с сильным акцентом сказал «Эт-то чудовищно» — и, с благодарностью пожав мне руку, тут же ушел, чтобы связаться с Берлином и предложить поддержать инициативу России о срочном созыве СБ. Добравшись наконец до своего номера, я принял душ — сначала очень горячий, потом очень холодный — и завалился спать. В Альвице я почти не спал, некогда было. И, несколько мгновений и впрямь побыв для Трубникова светоносным существом, проснулся в отчаянии и тоске. Люди, люди, что же вы творите… В дверь постучали, и я вскочил. На какой-то миг почудилось, что это метанки. От резкого движения желудок снова сделал лихой кувырок. Я набросил халат и вышел из спальни в гостиную. Сказал: — Прошу! Дверь тактично отворилась наполовину, и служащий отеля, улыбаясь до ушей, произнес, просунув в щель голову и подносик: — Корреспонденция вашей светлости! Все уже знали. Я размашисто подписал депеши подлинной фамилией, и за три часа, пока я спал, усилиями, видимо, почтмейстерши вестибюля, весь персонал был осведомлен, что в их отеле остановился инкогнито, под видом корреспондента «Правды», русский князь. — Благодарю. Положите на стол, — сказал я, закуривая. Но от дыма еще сильнее затошнило. Я поспешно загасил сигарету. Не садясь, стал разбирать почту. |