Онлайн книга «Автоматная баллада»
|
— Удача и счастье, — снова прервался Швейцарец, — это вовсе не одно и то же. В этом-то и вся загвоздка. Понимаешь? — Играй! — глухо проронила Анна. — Играй! И носило меня, как осенний листок. Я менял имена, я менял города. Надышался я пылью заморских дорог, Где не пахнут цветы, не светила луна. — А ведь цветы на той поляне и в самом деле не пахли… — Играй! И окурки за борт я бросал в океан. Проклинал красоту островов и морей. И бразильских болот малярийный туман, И вино кабаков, и тоску лагерей. Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать… — Зачеркнуть… зачеркнуть жизнь очень просто. Короткая очередь… или даже одна-единственная пуля. А вот начать… как? Анна молчала. Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать, Полететь к ненаглядной певунье своей. Да вот только узнает ли родина-мать Одного из пропащих своих сыновей? Я в весеннем лесу пил берёзовый сок… Берёзы… Берёзы стояли вокруг них, и в темноте белые полоски коры выглядели словно полоски бинтов на израненных стволах. — Я, — нарушила тишину Анна, — никогда в жизни не пробовала берёзовый сок. А ты? — Тоже, — тихо произнёс Швейцарец. — И не попробую. — Но… — Во-первых, сейчас лето, а не весна. Во-вторых же… Анна, эти берёзы умирают. Точнее, вымирают, — поправился он, — и этим очень похожи на людей. Жалкая горстка берёз… жалкая горстка людей, случайно уцелевших… не испепелённых ядерным огнём, не выкошенных эпидемиями, не погибших от ураганов, цунами, невиданных морозов и неслыханной жары. Хотя, — задумчиво добавил он, — конечно, у Сибири всё же есть шанс обрести звание Второй Колыбели Человечества. Или Человечеств. Слышала когда-нибудь про болотников? — Я их видела. — Верно, ты же шла через болота. Это ведь уже другая раса, и даже не просто раса — другой путь развития. — Швейцарец негромко засмеялся. — Болотные эльфы. Кто знает, может быть, где-нибудь во тьме противоатомных убежищ сейчас заодно нарождается и раса гномов… — Не понимаю, — озадаченно мотнула головой Анна. — Эльфы… гномы… ты вообще о чём? — О сказке, — Швейцарец аккуратно отложил гитару. — В которой мы живём. Жаль, что это плохая сказка. — Плохая? — Хорошие сказки, — наставительно произнёс он, — непременно должны заканчиваться словами: «И потом они жили долго и счастливо и умерли в один день». Швейцарец Снаружи это выглядело не очень внушительно — приземистая бетонная коробка. Швейцарец даже не стал тратить время на возню с дверями, просто ударил «скулой» броневика, и стальная плита с протяжным гулом упала внутрь. — Не похоже, чтобы эта штука была рассчитана на серьёзный удар. — Это же не главный вход, — презрительно бросила Анна. — И потом, если бы про это место узнали… в эпицентре уже не спасают никакие двери. — Всё равно странно. — Не переживай, будет ещё тебе настоящая дверь. Они прошли в бункер, — впрочем, проходить оказалось особо некуда — коридор после двух изгибов упёрся в очередную дверь, теперь уже раздвижную. Справа от двери, примерно в метре от пола, из стены выступал небольшой, защитного цвета, шкафчик. — БТР сюда не заедет. — И не нужно, — Анна, схватившись за ручку шкафчика, дёрнула… нахмурилась, упёрлась ногой в стену, рванула ещё раз. — Там ключ нужен. — Вот уж извини, чего не было, того не было! — Тогда отойди. В крайнем случае, можно было бы попытаться дотащить трос от броневика, но этого не потребовалось. С третьей попытки Швейцарец сорвал дверцу. — И что дальше? — Диктуй! Когда-то это был самый обычный листок, вырванный из обычной довоенной школьной тетради в клеточку. С тех пор ему не раз довелось промокнуть, его рвали и склеивали заново, а весь правый верхний угол представлял собой большое бурое пятно. Но длинный ряд цифр, записанных каким-то торопливым карандашом, был ещё вполне различим. — Двадцать два… — начал Швейцарец, — ноль четыре… — Медленней! Краска облупилась, ни черта толком не разобрать! — Восемнадцать… семьдесят… ноль семь… ха, ну конечно же! — Ты чего? — А ты не поняла? Двадцать четыре цифры, три раза по восемь… день, месяц, год. Три даты, которые здешние «клиенты» должны были вспомнить в любых обстоятельствах. Двадцать два ноль четыре… двадцать второе апреля тысяча восемьсот семидесятого — вспоминаешь? — Нет. — И чему тебя только учили, — насмешливо сказал Швейцарец. — Если день рождения главного ёжика, то есть дедушки Ленина, знать не знаешь. — Хватит. Умничать. Диктуй. Цифры. — Ноль семь… одиннадцать… девятнадцать… семнадцать… Великий Октябрь, запомни на будущее. И последняя дата — двадцать один… ноль один… девятнадцать… двадцать четыре… это дорогой Ильич волею божьей помер… впрочем, как закоренелый безбожник, он, скорее всего, просто помер… — Есть! — И что дальше? — Должно включиться. — Что? — Лифт. За этими створками — лифтовая шахта, если ты не понял. — Ах, ли-и-ифт, — протянул Швейцарец. — И ты всерьёз полагаешь, что там есть чему включаться. От чего это убежище должны были запитывать? От реактора? — Нет. Что-то гидроэлектрическое на подземных водах. — Тогда забудь. — Почему? — Потому что один шанс на миллион был у твоей системы, — пояснил Швейцарец, — уцелеть, когда в нескольких километрах мегатонны бабахали. Тут же почва наверняка ходуном ходила… — Должна быть и аварийная система, — упрямо возразила Анна. — На аккумуляторах? Брось, неужели ты думаешь, что за столько лет… — Эти, — перебила его девушка, — не сдохнут и через век! Слышишь? Он и в самом деле услышал, точнее, сначала почувствовал, а потом уже расслышал низкий гул, доносящийся откуда-то снизу. Он становился всё яснее, чётче, приближаясь, — меньше чем через две минуты створки лифта с лязгом и скрежетом расползлись в стороны, и по уже привыкшим к полутьме коридора глазам Швейцарца резанул желтоватый свет. — Едем. — Если эта штука застрянет, мы из неё не выберемся. — Предпочитаешь лезть вниз по шахте, все двести метров? — Нет. Просто было бы обидно сгинуть вот так, мысленно договорил он, в стальном гробу, куда сунулся по чьей-то глу… впрочем, какая разница? |