Книга День револьвера, страница 8 – Андрей Уланов

— Он в меня выстрелил!

— Он вовсе не это хотел, — сообщил почему-то из-за моей спины Толстяк. — Правда, эй-парень?

— Да?! Да?! Перемать эладийская, если в ком-то не хотят проделать дыру, в него разве палят из пушки?!

— Успокойся, Хьюи, — примирительно буркнул бармен. — Вечно ты поднимаешь вой из-за мелочей.

— Мелочей! — взвизгнуло чучело. — Он стрелял в меня!

— В тебя почти все в первый раз стреляют, — возразил гном. — На твоем месте я бы давно привык.

— Но ты не на моем чертовом месте!

— Поставь ему пива, — наклонившись к моему плечу, шепнул Толстяк. — Иначе его не заткнуть.

— Бармен! Пива… э-э… этому… э-э… вот ему, за мой счет.

Заполучив себе в, гхм, лохмотья кружку с пенным верхом, пугало разом убавило тон до едва слышного бормотания и утащилось с добычей в дальний угол.

— С тебя три доллара!

— Что-о-о!

— Пятьдесят центов за пиво и два с половиной — за дыру в двери. — Подошедший к столику гном выложил передо мной нечто прямоугольное, отлично выделанной кожи, на котором чуть выше тисненных золотом рун зеленела небрежно нацарапанная мелом — и уже полустершаяся — надпись: «Мяню».

— Прейскурант на последней странице. Читать умеешь или озвучить?

— Умею.

Я осторожно раскрыл «мяню», и в конце действительно нашел «Прейскурант на специфические услуги, как-то:

1. Отмывание крови с пола — 75 центов.

2. Отмывание крови со стены — 85 центов.

3. Отмывание крови с потолка — доллар и двадцать центов.

4. Соскребание мозгов — 3,50 за засохшие, свежие принимаются как деликатес по 1,55 за унцию.

5. Дыра в стене от дроби — 4,20.

6. Дыра пулевая — 2,50, скидка за опт начиная с десяти.

7. Дыра от ядра…

8. Взрыв динамитной шашки…»

Список был длинный — чувствовалась проявленная при его составлении гномская обстоятельность — а завершало его весьма «ободряющее» заявление о том, что «раненым предоставляется отсрочка платежа и скидки до 15 %».

— Эй, Хавчик, а чего это цены так подскочили?! — Гобл, выгнув шею, также разглядывал «прейскурант». — Месяц назад дыра от пули была всего по два двадцать.

— Инфляция, — лаконично сообщил гном.

— Чего?!

— Все дорожает.

— Ладно, — вздохнул я, — добавьте к общему счету.

Оставалось лишь надеяться, что пуля не натворила дел на противоположной стороне улицы. Кто знает, какие там расценки на дыру в стене, в портрете любимого дедушки Джо или, упаси Господь, в самом дедушке Джо.

— И, Толстяк, — тихо произнес я, когда гном отошел обратно за стойку. — Хочу попросить кое о чем.

— Ы?

— У гоблов отличный слух, верно?

— Ы? Говори громче, эй-парень, я после сегодняшнего трам-тара-рама малость глуховат.

— Не мог бы ты, — я повысил голос, — предупреждать меня всякий раз, когда на пороге объявится кто-то вроде этого… Хьюи.

— Несложная работенка, эй-парень. — Гобл сверкнул клыками. — Хьюи у нас один такой. Местная достопримечательность, эта… как его… уникум!

Странно, подумал я. Мистер Небьюл, учитель воскресной школы, тоже иной раз именовал некоторых учеников этим самым уникумом, но… я покосился в угол, где скрючилась над пивом черная тень. Сходства с Тимом Перкинсом не было и в помине, равно как и с Мэгги Лав.

В любом случае от гобла я хотел добиться кое-чего другого.

— Я имел в виду: предупреждать, когда в салун войдет кто-то, выглядящий опасным, но по кому вовсе не стоит стрелять. Так понятно?

— Угы, яснее ясного, — кивнул Толстяк. — Предупреждаю.

Думаю, минут через пять я бы все же понял, что гобл не шутил — разве что издевался. Я все же не тупой. Но сейчас в моем распоряжении оказалась лишь пара секунд. Затем около нашего стола объявился лишний стул, а на нём — примерно триста фунтов костей, мышц, усов, черной кожаной куртки, многократно переломанного носа и очень скверного настроения. По многочисленным шрамам — от подбородка до макушки начисто выбритого черепа — можно было бы легко представить отдельные подробности карьеры нашего гостя. Впрочем, узнавать их я сейчас хотел, пожалуй, меньше всего. Мне вполне хватило понимания того факта, что подсевшего к нам человека явно тяготила предстоящая необходимость разговаривать — общение посредством кулаков и револьвера было для него привычнее.

— Значит, вот чего, — начал он. — Я местный шериф, звать меня Билли Шарго, и меньше всего на свете мне нужны неприятности в моем городе!

— Дарова, Билли! — тут же отозвался гобл. — С тобой мы типа знакомы, а моего нового друга зовут «Эй-парень!».

Шериф не удостоил Толстяка даже намека на взгляд. Он медленно и тщательно изучал меня — нахмурившись, то и дело моргая, и снизу вверх. Я припомнил, что именно так и с таким же выражением на лице наш станционный кассир Ларс Хенкли рассматривал банкноты, в которых подозревал фальшивку, — и это сравнение мне совершенно не понравилось.

— Меня зовут Кейн, мистер Шарго, — сказал я, — Кейн Ханко.

— Кейн, значит, — усмехнулся шериф. — Ну а где ж тогда твой брательник Авель?

Знал бы ты, сколько раз я слышал эту шутку, тоскливо подумал я. И как она мне надоела!

— Вот за этим как раз мама и отпустила меня в Пограничье. Найти брата. Только его Крисом зовут. Крис Ханко. Не доводилось о таком слышать?

— Нет.

На мой взгляд, ответ последовал слишком быстро, чтобы счесть его правдивым. Но указывать на это собеседнику было… как-то неловко.

— Жаль, — вздохнул я.

— Эй, а каков он из себя, твой брательник? — снова встрял в разговор гоблин. — В смысле морды рожи.

— Ну-у…

Это был сложный вопрос. Когда Крис отправлялся из дому «поглядеть на мир и людей» через прицел федеральной винтовки, я был еще мал и сейчас не очень-то полагался на те, детские воспоминания. Да и братец сейчас наверняка выглядел постарше. Из более же свежих изображений наличествовала газетная вырезка, извещавшая о свадьбе мистера Кристофера Ханко и мисс Элизабет Дегран. По прилагавшемуся к заметке рисунку можно было уверенно сказать, что платье невесты — белое, сюртук жениха выдержан в темных тонах, а в свадебное «сефтоновское» ландо запряжен единорог, статью очень похожий на першерона.

— …вроде как я, только старше.

— Шутишь? — этот вопрос задал шериф. Толстяк же отреагировал протяжным: — Издеваешсиии?

Я мотнул головой.

— Вон тама, за третьим от входа столом, — гоблин показал на правое плечо Малыша Рока, — сидит, а скорее, лежит, ужравшись в хлам, Джонни-Редис. У него лысина на полмакушки, седые космы заместо нормальных волос, три зуба на всю пасть, бельмо на левом глазу и рожа из сплошных морщин. Месяц назад он клянчил на выпивку по случаю своего дня рождения… ему стукнуло двадцать два.