Книга Голгофа XXI, страница 46 – Елизавета Ельская

— Готовы? — спросил Святослав.

— Да, — в один голос ответили Филипп и Фома.

— Симон, начали, — скомандовал Святослав в микрофон.

Три луча разом обрушились на поверхность клетки, потом Филипп сказал: «Все, поворачивайся» — и Симон крутанулся на месте, схватился за ручку и направил клетку вперед. С режущим уши скрежетом она поползла по пандусу к двери. Филипп и Фома еще несколько секунд держали парализаторы включенными, отсекая с боков устремившихся к клетке новых тварей, но вскоре приблизившаяся к зданию клетка стала для них недосягаемой: чтобы лучи парализаторов доставали до нужного места, надо было высунуться из окна наружу. Еще рывок, еще — и вот клетка вкатилась в дверь. В наушниках раздался хриплый от напряжения голос Симона:

— Я внутри здания. Часть ручки сломалась, прилажу вместо нее автомат.

— У тебя парализатор еще действует?

— Да.

— Когда подъедешь к лифту, очисть переднюю стенку и прижми ее к дверям, чтобы они вновь не насели. Дай нам знать, мы спустимся. Когда дверцы лифта начнут открываться, падай на пол — мы очистим всю клетку, чтобы не брать с собой этих милых зверюшек.

Погрузка в лифт прошла благополучно. Симон с рюкзаком за спиной скорчился на полу, а встречавшие, не выходя из лифта, убрали с клетки нежелательных сопровождающих. Потом Симон вскочил и втолкнул клетку в лифт, который, к счастью, был достаточно велик, чтобы вместить ее и еще трех человек.

Когда они поднялись на нужный этаж, Симон выбрался из вконец осточертевшего сооружения, а Филипп скинул парализованных тварей с верха клетки и аккуратно пустил пулю в каждую, чтобы они уж точно не ожили по примеру той, которую притащил в медицинский отсек Кирилл.

Щека Симона была располосована копями твари, ворвавшейся в клетку, когда он втягивал рюкзак. Ряд глубоких царапин тянулся и по левой кисти.

— Ох, Симон, — сказал Фома, обрабатывая его ранки, — все-таки попался ты мне в руки! Жаль, что зашивать здесь нечего, и так заживет. А то представляешь, какое развлечение было бы! Правда, благодаря тебе я уже и без того поразвлекся на славу. Особенно весело было стрелять по твоей клетке. До сих пор я, по правде говоря, не относил себя к числу метких стрелков из парализатора.

Симон дернулся:

— Так это ты стрелял?! Я думал, Петр и Филипп.

— Нет, Филипп и я.

— Ни хрена себе! Хорошо, что я узнал об этом только сейчас, иначе меня бы кондратий хватил.

— Вот видишь, я всегда говорил, что ты меня недооцениваешь.

После перевязки Симон устроился в кресле возле Иоанна. К тому времени Святослав, Филипп и Кирилл уже ушли в оружейное хранилище, а Мария, Матфей и Фаддей находились в другой комнате, чтобы не мешать Иоанну, который под воздействием лекарств почти все время спал. Фома будил его только для того, чтобы покормить.

Ненадолго выходивший Фома вскоре вернулся и тихо сказал:

— Симон, я тут чудненькое средство обнаружил! Вполне годится для снятия болевых ощущений при небольших ранах. Как раз для тебя то есть! И никаких побочных эффектов вроде сонливости или замедленной реакции. Есть и таблетки, и ампулы. Укол быстрее подействует, так что закатывай рукав.

— Я знаю, что тебе не терпится воткнуть в меня иглу, — проворчал Симон и начал поднимать рукав, а Фома набрал в шприц жидкость из ампулы.

Когда он уже выжал из шприца воздух и приготовился сделать укол, взгляд Симона упал на лежащую рядом на столике коробку с ампулами, и его лицо внезапно исказила дикая гримаса. Стремительно вскочив, он с силой ударил Фому по руке со шприцем. Шприц полетел на пол, а ошеломленный Фома, инстинктивно отпрянув назад, с изумлением воззрился на Симона.

— Ты что, спятил?!

— Это же карвиум! — вне себя выкрикнул Симон. — Карвиум! Ты хотел вколоть мне карвиум!

— Да, ну и что тут такого? Я точно знаю, как он действует. И в инструкции написано, я прочитал. Успокойся, все в порядке, — сказал растерянный Фома, видя, что с Симоном творится что-то неладное.

Его лицо было бледным, с багровыми пятнами на щеках, а лоб покрылся бисеринками холодного пота.

— Убери это, убери, — дрожащими губами выговорил Симон.

Фома поспешно схватил злополучную коробку с ампулами. Ему казалось, что у Симона вот-вот начнется настоящий припадок.

— Ладно, ты только не волнуйся.

Однако едва Фома с коробкой в руках сделал пару шагов к двери, как Симон остановил его:

— Нет, вернись! Положи ее на место!

Фома, решив, что Симону в таком состоянии лучше не противоречить, сделал, как тот хотел. Симон рухнул обратно в кресло, его взгляд был прикован к коробке так, будто составлял с ней единое целое.

— Я должен с этим справиться, должен! — Его трясло как в лихорадке.

— Симон, что с тобой?

— Не трогай меня, я сам!

— Я же хочу помочь!

— Ты мне не поможешь. Отвяжись!

— Хорошо, как скажешь.

Фома отошел в угол и опустился на стул, не произнеся больше ни слова. Чем бы ни было вызвано странное состояние Симона, он действительно справлялся с этим сам: дрожь прошла, кулаки, стиснутые так, что побелели костяшки пальцев, разжались, а пятна на скулах поблекли, хотя лицо выглядело по-прежнему бледным и даже изможденным. Перехватив взгляд Фомы, Симон криво усмехнулся:

— Все еще не догадываешься? Я был наркоманом. Может, до сих пор им остался, — с горечью добавил он.

Иоанн, возле которого все это происходило, продолжал безмятежно спать. Фома вместе со стулом передвинулся поближе к Симону и, наклонившись, положил ему руку на колено.

— Хочешь поговорить?

— О чем? Как я стал наркоманом? Ничего интересного. Раздобыл как-то в зоне карвиум. Много, очень много. Такие лекарства хороши для любого обмена. В то время у меня рука часто ныла, пуля задела кость. Рана зажила, а рука все болела… — Симон машинально потер левое предплечье. — Вот я и стал принимать карвиум. Сначала понемногу, потом больше. Когда боль прошла, я все равно продолжал глотать его. Привык ловить кайф. Это верно, что в нормальных дозах он не вызывает сонливости и не замедляет реакций, но когда примешь много, впадаешь в эйфорию. Кажется, что все прекрасно. От меня незадолго перед этим еще жена ушла… В общем, я пристрастился к карвиуму и уже не мог отказаться от него.

— Однако все-таки отказался, — заметил Фома.

Симон опустил голову так низко, что лица стало почти не видно.

— Отказался, но какой ценой…

— За такие вещи всегда приходится дорого платить.

— Ты не понимаешь, — глухо сказал Симон. — Эту цену заплатил не я. Другие! Те, кого я любил. — Он замолчал, но потом заговорил снова: — Я жил вместе с сестрой и ее дочкой Юлечкой. Чудесная была малышка… Отец ее умер, и мы жили втроем. Однажды сестра ушла, а я пообещал приглядеть за Юлечкой. Только я был под кайфом… Малышка упала в бочку с водой и захлебнулась. Наверное, она не сразу утонула, кричала, звала меня, но я не слышал. Не слышал! Витал в облаках. А Юлечка захлебнулась. Ей всего три годика было… Сестра меня не винила, она думала, что я чем-то болен, что подцепил какую-то заразу в зонах и не могу вылечиться. Но сам-то я знал, кто я: дрянь, накачавшаяся наркотиком. Сестра после этого умом тронулась. Все стояла возле той бочки и глядела в нее, будто ждала, что там Юлечка появится. Часами стояла, что днем, что ночью. Уведу ее оттуда, только отвернусь, а она обратно. Я эту бочку в щепки изрубил, думал, так лучше будет. А получилось еще хуже: через три дня сестра в пруду утонула. То ли утопилась, то ли случайно (может, Юлечка ей в воде померещилась, она туда и кинулась). И так и так ее смерть на моей совести. И Юлечкина тоже… Я тогда и себя возненавидел, и карвиум. Сначала хотел уничтожить весь запас, но потом понял, что этого недостаточно. Наркоман, когда приспичит, полезет куда угодно. Я бы за ним в любую зону поперся. Тогда я по-другому решил. Неподалеку старые разрушенные шахты были, куда никто не совался: опасно, а взять нечего. Я натаскал туда еды и воды на месяц и договорился с одним мужиком, чтобы пришел за мной через тридцать дней. Спустился вниз по веревке, а мужик веревку вытянул, так что самому мне оттуда было уже не выбраться. Я решил, что за месяц или отвыкну от карвиума, или подохну.