Книга Любовь и Рим [= По воле рока ], страница 13 – Лора Бекитт

– Да, – пролепетала Ливия.

– Я заметил тебя в толпе, одну, идущую неведомо куда, и пошел следом, – признался Гай Эмилий.

– Я шла домой, – сказала она.

– Без сопровождения?

– Мне пришлось отпустить рабыню.

– Я провожу тебя, Ливия Альбина, – решительно произнес он. – Девушка не может ходить одна по улицам Рима!

«С почти незнакомым мужчиной – тоже», – подумала Ливия, однако не возразила.

Гай Эмилий отвел девушку от края тротуара и молча взял у нее корзину.

– Я должен извиниться перед тобой, – сказал он после неловкой паузы. – Я был резок с твоим отцом, но тебя не хотел обидеть.

– Ты ничем меня не обидел.

Они пошли по улице, мимо сверкающих от солнца зданий, солнца, казалось, превращавшего булыжники в мрамор, а гравий – в алмазный песок.

– Как ты меня узнал? – удивленно спросила Ливия, преодолевая неловкость.

Он улыбнулся, и словно бы поток света хлынул в душу Ливии, сметая ложные преграды, озаряя каждый потаенный уголок; ее собственный внутренний свет и идущий извне, – в преломлении этих чудесных лучей рождалось некое новое понимание жизни и поступков людей, их мук и сомнений, грез и надежд. Сейчас она не думала и не вспоминала о том, что прежде так возмущало ее в Гае Эмилии: ни о его связи с Амеаной, ни о презрительных фразах, брошенных отцу, ни о насмешливости в разговоре с Сервием Понцианом. Ей просто нравилось идти рядом с ним, а остальное не имело значения.

– Как я мог не узнать такую удивительную девушку? Помню, как ты играла в мяч, бегала и смеялась, словно ребенок, живущий лишь настоящим, ты не думала о том, как выглядишь и в порядке ли твоя прическа, все в тебе было так естественно и неповторимо… Ты окунаешься в жизнь, словно в стремительный поток, не думая о том, куда он вынесет тебя. Мне нравятся такие люди.

– Не знаю, такая ли я, – растерянно произнесла Ливия, не смея взглянуть в глаза Гая Эмилия, глаза, в которых она желала и боялась увидеть нечто большее, чем мимолетный интерес.

– Такая, – уверенно подтвердил он.

– А ты? – осмелилась спросить она.

Мрачная тень мелькнула в его лице и исчезла, словно змея, скользнувшая в траву.

– А я, к сожалению, – нет.

– Ты родился в Риме? – спросила озадаченная Ливия.

– Нет. Мой дом в Этрурии. А здесь я снимаю квартиру в инсуле.

– Но ты же из рода Эмилиев?

– Да. Только не тех Эмилиев, что занимают важные государственные должности и активно участвуют в политической жизни. Я никогда не стремился заниматься политикой.

– Почему?

Он усмехнулся:

– Хороший вопрос, Ливия Альбина. Не имею желания, и потом так завещал отец. Нет ни одной сколько-нибудь известной римской фамилии, которая не пострадала бы от политических преследований во времена диктатуры Суллы. Мой отец был тому свидетелем в юные годы, потому никогда не помышлял о политической деятельности. Наверное, он рассуждал правильно. Поверь, сейчас многие пребывают в растерянности и страхе, опасаясь за свою жизнь и имущество. К счастью, вряд ли подобное повторится в ближайшее время: несмотря ни на что, Цезарь уважает Помпея и не станет расправляться с его сторонниками.

– Чего же тогда бояться?

– Власть Цезаря кажется прочной, как основание этого города. На самом деле все обстоит куда сложнее. Существует армия – это вечно голодное чудовище, которое всегда идет той дорогой, что усыпана наибольшим количеством золота, и есть противники как диктатуры, которая, похоже, неизбежна, так и самого Цезаря, и все они люди, а люди часто бывают непредсказуемы.

– Но ты-то не участвуешь в политике!

– И тем не менее являюсь ее частью, поскольку у меня есть что отнять. – И продолжил после паузы: – Я приехал в Рим с целью завести нужные знакомства – опять-таки по совету отца. Однако люди, которые могли бы оказаться полезными, не понравились мне, а льстить и угождать я не люблю.

– Я слышала, ты путешествовал по Греции?

– Да. Думаю, тебе понравилось бы в тех краях. Древность… Соприкасаясь с нею, постепенно начинаешь понимать, что хотя жизнь не бесконечна, в ней постоянно присутствует что-то вечное.

Они поднимались на Палатин по Священной дороге, начинавшейся возле храма Ларов и окаймленной лавками, где торговали драгоценными камнями, цветами, фруктами и всякими мелочами; не взирая на протесты Ливий, Гай Эмилий доверху наполнил ее корзину отборными душистыми плодами.

Они шли мимо растущих вдоль дороги сребролистных акаций и темных олив, и раскаленное полуденное солнце повторяло их путь в безграничных просторах неба. Солнечные блики играли на черных волосах Гая Эмилия и высвечивали в прическе Ливий медные нити. Когда девушка улыбалась, в ее лице словно бы вспыхивал свет, тогда как сквозь веселую небрежность, с какой старался держаться Гай, порой просвечивали боль и вопрос. Он что-то решал для себя и не мог решить, силился что-то понять и не понимал. Ливия же ловила те самые редкие, прекрасные, трагические, ускользающие точно ветер мгновения истины, которая, как сказала Тарсия, иногда опережает время, а вернее, существует во времени, ловила, еще не понимая, что эта истина уже пустила в ее душе глубокие корни, не думая о том, что с этих минут больше не сможет жить в прежнем мире.

Никто и никогда не говорил с нею вот так запросто, на равных. Похоже, Гай Эмилий воспринимал ее всерьез, полагая, что с нею можно обсудить все на свете.

Они поднялись уже довольно высоко; часть Рима осталась позади, внизу, и отсюда казалась Ливий похожей на пестро вытканное восточное покрывало, от радужных узоров которого рябило в глазах, тогда как вдали, там, где протекал напоминающий небрежно оброненный золотой пояс Тибр, на город спускалась тонкая и легкая, как дыхание на поверхности серебряного зеркала, дымка.

Вскоре начались кварталы частных особняков, Гай Эмилий остановился, и Ливия тут же почувствовала, как исчезает, рушится, умирает только что созданный ею новый мир, мир мечты.

Лицо молодого человека, стоявшего против солнца, казалось темнее, чем было на самом деле, и только зубы ярко блестели, когда он улыбался девушке. И в этот миг она, как ни старалась, не могла разглядеть выражения его глаз.

– Прощай, Ливия Альбина! Признаться, я удивлен, что среди высокомерных, всегда верных своему рассудку римлян могла появиться ты, – среди всего искусственного вырос такой прекрасный дикий цветок!

«Почему он так говорит? – подумала девушка. – Ведь я не совершила ничего необычного, не сказала ничего умного, я всего лишь слушала его, конечно, слушала с упоением и все же…»

– Прощай, Гай Эмилий, – с трудом выговорила она и, заставив себя повернуться, пошла вперед.

«Наша встреча прошла, ну и что ж, я не должна огорчаться, помня, что каждая прожитая минута таит в себе дар богов», – повторяла она про себя, тогда как золотисто-зеленые глубины ее глаз заволакивались слезами.