Книга Армагеддон. Книга 2. Зона 51, страница 9 – Юрий Бурносов

— Спокойной ночи, папочка! Хороших снов! — прощебетала Маруся свою традиционную ночную формулу. Но хорошие сны Андрею Гумилеву не снились. Снились человекоподобные роботы, пожирающие вопящих людей, простирающиеся до горизонта руины и выжженные кукурузные поля.

Утром Гумилева разбудил радостный Марусин визг. Затем дверь в его спальню распахнулась, и Маруся, вереща от счастья, стала тыкать Гумилеву в нос какой-то крошечный пушистый комок. Гумилев сел в постели, протер глаза:

— Папа! Папа! Он круче манула в стотыщпийсят раз! Можно, я назову его Мурзик?

— Ну-ка, покажи мне, что тут еще за Мурзик…

Маруся положила котенка ему на ладонь, где он, собственно, целиком и уместился. Из мягкого рыжего меха на Гумилева уставились два синих и неожиданно наглых глаза.

— Какой же он Мурзик? — удивился Гумилев. — Откуда ты вообще это имя взяла? Так котов, по-моему, с прошлого века не называют. Простенько как-то.

— А что, по-твоему, его нужно назвать Иннокентий Павлович? Или Даниил Андреевич?

— С чего это ты решила, что я думал так назвать кота? — oпeшил Гумилев.

— А у моего знакомого кошку звать Аделаида Петровна. Может, ты тоже думаешь, что котов так нужно называть!

— Нет-нет. Мурзик, так Мурзик, — сдался Гумилев, и Маруся, схватив котенка, понеслась его кормить.

Гумилев еще возился с выборкой из свежих газет, подготовленной референтом, когда ожил селектор.

— К вам господин Вессенберг.

— Пропустите, — велел Гумилев, сразу вспомнив эстонца-ксенобиолога.

Вессенберг вошел, благоухая дорогим парфюмом. Он был такой же, как на фотографии, только светлые волосы длиннее раза в два, чем там. Очки в тонкой золотой оправе были, скорее всего, с простыми стеклами, без диоптрий, просто для красоты. Пижон, решил Гумилев.

— Милости прошу, — сказал он, радушно указывая на кресло. Вессенберг сел и только тогда сказал:

— Здравствуйте, господин Гумилев.

— И вам не болеть, — сказал в ответ Андрей. — Могли бы известить о визите.

— Я знаю, что вы не щепетильны в данных вопросах, — с едва заметным прибалтийским акцентом произнес Вессенберг. — К вам можно попасть практически с улицы.

— Теперь уже нет. Слишком много людей приходили просить денег. Из них деньги по-настоящему были нужны одной десятой, и это в лучшем случае. Один, не поверите, просил на новый «майбах».

— Дали?

— Дал. В лоб.

— Разумное действие.

Гумилев посмотрел на часы — девять с небольшим. Потом оценивающе глянул на кипу документов. На Вессенберга.

— Пьете? — спросил он. — Я не алкоголик, с утра обычно не пью, но вчера прочел в газете, что старушка в Великобритании дожила до ста десяти, каждое утро выпивая сто граммов виски. Таков рецепт ее долгожительства.

— Мы совершенно не старушки, потому предлагаю выпить по сто пятьдесят, — не чинясь, сказал эстонец.

Гумилев достал из ящика стола — на самом деле это был, скорее, встроенный бар — бутылку «макаллана» и налил в стаканы на три пальца. Чокнулись, пригубили.

— Хорошее начало, — отметил эстонец.

— Вы в самом деле ксенобиолог? — напрямую спросил Гумилев, ставя стакан прямо на стопку бумаг.

— Ну не понарошку же.

— Нет, я не в том смысле… Видите ли, даже у меня в штате есть несколько ксенобиологов. Более того, они даже изучают определенные вещи. Вполне материальные. Но толку от этого я не вижу. Поэтому и спрашиваю, перефразируя — вы настоящий ксенобиолог?

— Я неоднократно работал с вполне материальными объектами, — уклончиво ответил Вессенберг. — Не могу рассказать вам более детально. Может быть, потом. На месте.

— На месте, я надеюсь, у нас будут под рукой свои материальные объекты, если вся информация о Зоне 51 окажется реальной… Вы сами-то верите?

— Отчего же не верить. Свято место пусто не бывает. Нет дыма без огня.

— Вы, часом, еще не филолог? Пословицами разговариваете.

— Хобби, — с виноватой улыбкой сказал Вессенберг. — Я их коллекционирую. Поневоле запоминаю и использую в повседневной речи.

Эстонец-ксенобиолог разговаривал довольно странно, словно компьютер. Эта манера Гумилева не покоробила, а напротив, позабавила. Он был уверен, что плохого человека Решетников в группу не посоветует. Эксцентричного — да, запросто. Но и сам Гумилев был эксцентричным с точки зрения других. Рыбак рыбака видит издалека? Черт, вот и он заговорил пословицами. Неужто заразно?!

— И почему вы ко мне пришли?

— Представиться. И сообщить, что в группе я буду являться вашим непосредственным заместителем.

— А вот это мне уже не нравится, — насупился Гумилев. — У меня есть Санич. Человек, прошедший огонь, воду и медные трубы. Робокоп, которому я всесторонне доверяю. Вас же я, простите, при всем уважении вижу в первый раз.

— Я ожидал такое непонимание, — с готовностью закивал Вессенберг, вертя в пальцах стакан с «макалланом». — Решетников предупреждал меня, что вы сложный человек. Однако вы не должны забывать, кто стоит за организацией вашего, э-э, анабазиса [5] . Поэтому у нас есть определенные просьбы и условия.

— Черт с вами, — сказал Гумилев сурово. — Кто вы по званию хотя бы?

— Ксенобиолог, — расплылся в широчайшей улыбке эстонец. — А Санич?

— Начальник службы безопасности, — парировал Гумилев.

— Таким образом, кадровый офицер у нас в составе группы только один — Решетников.

— Не понял. Решетников идет с нами, но мой заместитель — вы?

— Я только что об этом сообщил. Так будет удобнее во всех отношениях.

Гумилев решил, что сейчас задавать еще какие-то вопросы бессмысленно — его посетитель слишком уклончив и осторожен, лучше уж потом поговорить с более открытым для диалога Решетниковым. Заместитель так заместитель, какая разница, в конце концов.

— Как вас, простите, по имени-отчеству? Я видел личное дело, но запамятовал.

— Индро Юльевич.

— Очень приятно. Андрей Львович. Итак, вы пришли представиться и сообщить, что у меня появился заместитель. Ваши функции в группе?

— Все, что касается Зоны 51 и того, что мы в ней обнаружим. Организационная часть полностью остается за вами.

— Туда еще пробраться надо, — задумчиво произнес Гумилев. — Вы же не думаете, что это будет легкая пешая прогулка? Я видел результаты спутниковой съемки — база не безжизненна, там кто-то есть. И этот кто-то вряд ли ждет нас с распростертыми объятиями.