Книга Японский городовой, страница 6 – Юрий Бурносов

Цуда отхлебнул саке прямо из кувшинчика и потянулся за камбалой. Он не любил разговаривать за едой, молчал и старик. Насытившись (а ел он медленно, не жадно, соблюдая приличия), узник поблагодарил своего гостя и спросил:

— Но как же ты сюда попал? Ты, верно, знаком с господином Итосу? Потому меня и кормят не так, как других заключенных?

— Я не знаком с почтенным Итосу, и почему тебя хорошо кормят — не знаю. А пришел я сюда тайно, и точно так же тайно должен будешь ты отсюда выйти.

— Я?! Выйти?! — удивился Цуда. Он посмотрел на дверь, так и оставшуюся приоткрытой. — Но охрана, надзиратели…

— Я же смог пройти. И даже принес тебе угощение, — сказал старик. — Если ты готов — поторопись. Господин Таканобу, великий художник из Киото, как-то сказал: «Если размышления длятся долго, результат будет плачевным». Но прежде возьми это.

Старик протягивал револьвер. Цуда даже не заметил, откуда тот его добыл.

— Это «Галан». В барабане шесть патронов, вот здесь, — старик подал тяжелый мешочек, — еще тридцать. Чтобы зарядить…

— Я видел такой, знаю, как заряжать, — перебил Цуда. Он тут же испугался, что поступил неучтиво, но старик лишь закивал головой. Цуда привязал мешочек к поясу.

— А вот нож, — продолжал старик. Нож оказался небольшим и обоюдоострым кинжалом, рукоять которого удобно легла в ладонь Цуда. — Но и это не все. Теперь — главное.

Главным оказался металлический сверчок величиной чуть больше настоящего, живого. Цуда внимательно рассмотрел его и спросил:

— Зачем он мне?

— Никогда не спрашивай, зачем тебе дана та или иная вещь. Предназначение одной поймешь сам, предназначение другой она подскажет тебе, когда придет время. Храни его и не теряй. Впрочем, потерять сверчка ты не сумеешь, даже если захочешь. Он будет с тобой всегда.

Бывший полицейский пожал плечами и убрал сверчка в мешочек с патронами. Он еле слышно звякнул о латунь гильз и упокоился там.

— А вот деньги, — подал старик еще один мешочек. — Здесь достаточно, чтобы купить билет на корабль, отправляющийся в Россию.

— Но я не хочу в Россию, — возразил Цуда, не решаясь взять деньги.

— Слушай меня, — мягко сказал старик. — Слушай меня, самурай. Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но, если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем.

— Ты меня не понял, старик! Я не боюсь смерти! — повысил голос Цуда. — Я просто не хочу в Россию! Я ненавижу эту страну, которая всегда желала моему народу зла.

— Поэтому ты и поедешь туда.

Цуда вздохнул, протянул руку и взял мешочек с деньгами. Он оказался тяжелее, чем тот, что с патронами.

— А теперь иди, — сказал старик. — И помни, что последователь нэмбуцу повторяет имя Будды на каждом вдохе и на каждом выдохе и никогда не забывает о нем. Точно так же слуга должен думать о своем хозяине. Никогда не забывать хозяина — вот что главное для слуги.

— Но… ворота? Они же закрыты?

— Помни о сверчке, самурай, — улыбнувшись, промолвил старик. — Всегда помни о сверчке.

* * *

В узком коридорчике, на полу, присыпанном сенной трухой, лежал мертвый надзиратель Хотака. Голова бедного надзирателя была свернута набок, изо рта и ушей огромной лужей натекла кровь, в которой кишели блохи. В камерах еле слышно шумели другие узники, которые понимали: что-то происходит, но что именно — не могли даже догадываться.

Цуда осторожно пробрался мимо трупа, стараясь не наступить в кровь. Револьвер он сжимал в руке, будучи готов применить оружие в любой момент. Пару раз он оглянулся — не идет ли следом старик, но того не было видно. Цуда даже не был уверен, застанет ли старика в своей камере, если вдруг вернется обратно — да и человек ли он вообще?!

Снаружи было уже совсем темно, сторожа негромко перекрикивались между собою, и Цуда скользнул вдоль стены в направлении ворот. Разумеется, ворота были закрыты, но у Цуда в мозгу вертелись слова старика: «Помни о сверчке, самурай! Всегда помни о сверчке!» Поэтому бывший полицейский совершенно не удивился, когда увидел возле ворот молодого Фунакоси, спешившего куда-то со светильником в руках.

Цуда ударил его ножом в печень, когда Фунакоси проходил мимо. Надзиратель слабо вскрикнул, Цуда ударил его еще раз — под ложечку, оттащил к стене и снял с пояса связку ключей. Один из них должен был подойти к воротному замку…

Так и произошло. Приоткрыв ворота, Цуда покинул свое узилище и побежал по недавно выстроенной и отремонтированной заключенными дороге на север. Он еще не знал, куда пойдет. В северных лесах Хоккайдо есть много странного: его могли растерзать хищные звери, могли убить живущие здесь охотники-айны, дикие и злобные варвары, поклоняющиеся медведю… Могли, в конце концов, завести в болота и чащи злые духи. Но Цуда смеялся, потому что чувствовал себя сильнее любого зверя, сильнее глупого айна с деревянным копьем, сильнее злого духа. Что там, он сам ощущал себя злым духом.

Поэтому Цуда смеялся, когда пробирался сквозь заросли бамбука, когда по пояс провалился в холодную трясину и с трудом выбрался. Смеялся он, когда уже утром увидел в долине небольшую деревеньку и услыхал хрюканье свиней в загонах.

Он был свободен.

В мешочке побрякивали галановские патроны и маленький металлический сверчок.

* * *

Начальник тюрьмы Абасири господин Итосу был взбешен, однако внешне этого не показывал, чтобы не упасть в глазах подчиненных.

— Как были убиты Хотака и Фунакоси?! — спросил он у старшего надзирателя. Тот развел руками:

— Их зарезали. У Хотаки перерезано горло, а Фунакоси ударили ножом в живот.

— И никто ничего не видел и не слышал?

— Никто ничего не видел и не слышал, господин… — горестно повторил вслед за начальником старший надзиратель. Он боялся, что ему теперь придется сделать харакири, но господин Итосу рассуждал совершенно иным образом.

— Послушай, Харуки, ты умный человек, — вкрадчиво сказал он. — Как ты думаешь, этот сбежавший узник, этот подлец, опозоривший самого Микадо, нужен кому-нибудь?

— Я думаю, нет, — сказал старший надзиратель. — Однако было распоряжение хорошо его кормить. Вдруг кто-то поинтересуется его судьбой?

— Возможно, возможно… Но все люди смертны, не так ли?

Старший надзиратель внимательно смотрел на начальника, прикидывая, к чему он клонит.

— Наши заключенные часто умирают, простудив легкие. Мороз, северный ветер, сырость… По-моему, один недавно как раз оставил этот мир?