Книга Город в конце времен, страница 160 – Грег Бир

Кошки загнали в яму небольшое, дергающееся существо, которое заново воссоздает себя, однако не в состоянии сбежать. Процесс идет медленно: скворчащие, дымящиеся куски пережеванной теофании [22] разлетаются по льду, оставляя за собой вьющиеся следы виртуальных частиц.

Меркнет свет. Почти ничего не видно. В Даниэле удивляется Фред: «Неужели что-то еще способно существовать?»

Внутри уменьшающейся пространственно-временной споры реальность в последний раз отталкивается от небытия — от того, что нельзя увидеть, о чем нельзя подумать, что нельзя рассказать.

Ни то ни се, вообще ничего.

— Мы здесь потому, что хотели этого — всегда, — говорит Даниэль, и это правда.

Неприятная визгливая вибрация в его голове вдруг затихает. Бурое, перекрученное создание уничтожено — растерзано в клочья.

Если спора стянется в ничто, тогда смерть Тифона — Даниэль уверен, что в ямке под морем кошек находится именно он, — окажется бессмысленной. Она попросту не будет нигде записана.

Ее не удастся согласовать.

Тифон сможет случайным образом вернуться: нежданный, алогичный, но столь же реальный, как и раньше.

Лавина кошек освобождает центр. Многие из них недосчитываются лап, у кого-то деформирована голова, обгорела шерсть, опустели глазницы. Победа досталась им дорогой ценой.

Даниэль отступает на шаг. Все это знакомо — хотя порой дело обходилось и без кошек. Камень тянет прочь, от ямки, от животных, от останков поверженного, несостоявшегося бога.

С каждым поворотом и свистом армиллярной сферы уходят секунды.

Даниэль по привычке засовывает руку в карман. Он всегда отдает полученное, чтобы спасти то, что категорически необходимо сберечь — и тем самым обрывает шансы на единение с существом, которое Даниэль любит сильнее, чем весь этот мир, — с существом, ради которого он совершил столь далекое странствие.

С существом — или с человеком. Вот он, вечный вопрос, не так ли? Кем мы можем стать друг другу?

Я пересек Хаос. Мятежный город умирал — осажденный Тифоном, преданный Ратуш-Князем. Несмотря ни на что, я присоединился к ней, сделал то, что был должен сделать. Мы так договорились. Я возвращался к началу начал с кусочком Вавилона, последним кусочком, и — по настоянию Библиотекаря — захватил с собой еще один, резерв на случай очередного предательства, на случай утраты…

Я скрылся с последними сум-бегунками, проник в эпоху начального разума в юном космосе.

Единственный пастырь, которому не снятся сны.

Зловредный пастырь.

Джек стоит рядом, положив руку ему на плечо.

— Ты не знаешь, что это такое? — спрашивает он. — Я лично ума не приложу.

— Да так, мусор, ничего особенного, — говорит Даниэль и вручает Джеку два камня. — На вот лучше, возьми. А с меня хватит.

Тиадба пребывает в теплых объятиях создания, которого никогда не знала, никогда не встречала, и все же об этом существе ей известно очень многое: как собирали крохи по всему умирающему космосу, как шеняне перенесли все крупицы туда, где гениальный мыслитель объединил эти части в наделенную чувствами форму, которая избрала женское обличье.

Она встретилась с Пилигримом, который был послан за ее будущим отцом, заговорила с ним — и приняла ключевое решение обрести плоть и вернуться с ним на Землю. А там…

Страх и горечь ушли — но скорбь остается.

Девушка бьется в этих объятиях, ей тягостно, тревожно. Приближается некто знакомый. Она лишь наполовину различает, что находится кругом. Один глаз вообще смотрит как бы из другого места — и тут кожа Тиадбы взрывается ярчайшими голубыми копьями.

Вокруг нее все превращается в сферу великолепного, ослепительного света.

Ее визитер близок.

Ее визитер видит…

Джебрасси!

Армиллярная сфера разгоняется и стягивается с поразительной скоростью. Однако на пороге бесконечной компрессии, перед тем как схлопнуться в нуль, отскочить эхом, сжаться на неуловимую долю и продолжать вибрировать, пока все не размажется в пленку, — пространственная метрика вдруг расширилась.

Шевельнулось нечто громадное.

Сейчас армиллярная сфера занимает несколько миль, ее вращение замедлилось.

Озеро разломанного льда вскипает и льется каскадами растапливающих волн, заполняя новый объем.

Алебастровая Княжна исчезла — навечно — вместе с Тифоном.

Армиллярная сфера более не служит узилищем. Она стала яичной скорлупой.

Внутри — словно затаенное дыхание — кто-то ждет.

Некая личность — веками отсутствовавшая или сдерживаемая — возвращается и с ошеломленным изумлением оказывается в окружении представителей древнего племени, тех самых, кого ей некогда предписали создать. Они нашли ее — как и было в них заложено — и по пути перехватили и привели с собой кое-кого еще: дальних родственников, существ из первородной материи.

Как и предполагалось.

Воссоединение. Цель, поставленная отцом, почти достигнута.

Остается лишь один штрих.

Она сажает крошечную девушку к себе на обнаженные колени — как мать и дитя. Дитя корчится в нимбе ослепительной голубизны, откуда порой вылетают стремительные световые дротики, пронзающие туманную изморозь.

— Ты видела Пилигрима? — спрашивает Ишанаксада, но девушка едва слышит.

В жизни Даниэль не видел ничего прекраснее.

Он продирался сквозь нескончаемые препоны, фатумы и бессчетные тела, чтобы вернуться к этой изначальной точке. Он несет с собой небольшой кругляш зеленого вещества, оставленный Мнемозиной в пустой комнате Бидвелла; у него за плечами невозможно огромное время и расстояние. Муза дала ему каталитическое напоминание, трансформационный спусковой крючок, чтобы при встрече в будущем они узнали друг друга.

Как поступить?

Сверкающая женщина выплывает из тумана, и колени становятся ватными.

Все собрались. Кто ты такой?

Лицо ее восхитительно — очертания неотразимы и невозможны, чужды и знакомы одновременно; столь много форм, столь много рук, столь много мощи… В нем растет, поднимается нечто древнее, давно подавляемое — конденсат ничуть не менее загадочный, чем изношенная временем вещица, которую он сжимает в левой руке.

Даниэль пытается вымолвить слова.

— Я — Сангмер.

— Ты?