Книга Моя война, страница 73 – Виктор Косенков

— Хорошо, — Ханзер с сожалением убрал “штейр” в сумку. — Может быть, что-то полегче?

— Может быть. И незарегистрированное.

— Это подойдет?

Он снова залез в мешок и вытащил “зиг-зауэр” с длинным стволом. Очень тяжелый, мощный и старый. После тотального перехода всех производителей оружия на калибр 7,62 максимум, найти что-то, стреляющее пулями с останавливающим, шоковым эффектом калибра выше 9 мм, стало довольно трудно. Передо мной лежал представитель эпохи негуманного оружия. Конечно, бронежилеты большинства категорий остановят его пулю, но удар…

— А…

Ханзер достал еще две коробки с патронами, предвидя мой вопрос о боеприпасах.

— Триста за него и по пятьдесят за каждую коробочку, — Рамаль ни разу не назвал вещи своими именами. Не автомат — машинка, не патроны — коробочки. Молодец.

— Годится. Будите этого…

Устоять перед очарованием вороненого ствола я просто не могла.

Бравые, но слегка намокшие орлы Рамаля, до сего момента безучастно сидевшие у стены, подступили к желтобородому. Через несколько минут тот уже хлопал глазами и бормотал что-то почти членораздельное.

— Живой? — спросила я.

— Живой, ик…

Желтобородый поморщился. Для хакера он был староват. Лет сорок—сорок пять, выглядел на все пятьдесят шесть, что делать, такой образ жизни. Обычно в этом возрасте специалисты по высоким технологиям либо мертвы, либо работают на корпорации, либо безнадежно отстали и подрабатывают продажей разномастной, часто бэушной или ворованной техники. Этот держался на плаву, что само по себе заслуживало уважения.

— А ты…ик…клиент?

— Клиент.

— Ну тогда…ик… давай работать. Я…ик… Серый Жако, может слы…ик…хала? — Он попытался сесть, но конечности его подвели.

— Работать… — задумчиво повторила я. — Тащите-ка, братцы, его в ванную. А я пойду с хозяином договорюсь…

— С Али, что ли? — спросил Рамаль.

—Да.

— Я сам. Заодно по поводу антиквариата поговорим…

Ханзер ушел, его ребята подхватили слабо протестующего Серого Жако и поволокли в ванную. Нечего сказать, маленький город Париж. Все друг друга знают. По крайней мере, арабы.

Утро застало Серого Жако мокрым, синим от холодной воды и с очень больной головой. К шести утра он, наконец, наладил свою технику, нашел необходимые модули, соединил все нужные провода.

Рамаль Ханзер оставил его со мной наедине и теперь со своими бугаями околачивался около дома Али, осуществляя функции внешнего охранения.

Бессонная ночь настроила престарелого хакера на плаксивое настроение.

— Когда-то я был богом. Меня знала каждая собака. И что же теперь? — он горестно развел руками. — Теперь осталось только это? Как же так? К чему все это было нужно?

Он пнул свою конструкцию из проводов, изоленты и мобильной станции. Там что-то щелкнуло, и голографический монитор погас. Жако чертыхнулся, ухватил блестящий разъем, уходящий внутрь одной из плоских коробочек, и с напряженным лицом стал крутить его из стороны в сторону. Через некоторое время голограмма восстановилась, столбики цифр в правой половине рабочего поля пожелтели.

— Скоро будет готово, — пообещал Жако. — Все моей собственной разработки. Еще с Тех времен. Никто не превзошел, никто. Ах, как я гремел… Все начиналось так красиво. Мы все тогда были на переднем крае, выше нас только Небеса. И где-то там был Бог. А мы плевали на все и были готовы продать душу ради новой голографической матрицы. Вот это была свобода! Любовь, деньги, даже жизнь и смерть — все было на кончике наших пальцев. Достаточно только протянуть руку. Жизнь была похожа на калейдоскоп, где темных стекол гораздо меньше, чем светлых. А если рисунок тебе не нравится, то можно просто потрясти трубочку и снова заглянуть в нее.

— Куда же все делось?

— Не знаю, — Жако развел руками. — Просто как-то раз калейдоскоп треснулся об асфальт. Стеклышки полетели в разные стороны. И тогда я понял! Я догадался, что был одним из этих стеклышек, которые можно вертеть и тасовать, как угодно, для получения нужного рисунка. Так и было. Точно, точно… Пока эта игрушка не надоела.

— Кому?

— Ну, этим… — он указал пальцем куда-то вверх. — И многие тогда разбежались, бросили все. Свободу, любовь… А я был лучшим среди них! Я мог все. И могу все. Только мне скучно, вокруг дети, у них лишь глупости на уме. Точно, точно… Глупости. . Я могу все, но не могу бросить и уйти.

— Так чего же ты тут делаешь? Корпорации тебя бы разорвали…

Меня опутывали провода, шевелиться было трудно, да и, учитывая работоспособность оборудования, не рекомендовалось.

— Так оно и было бы, точно, точно… Но корпорации это не для меня, — он тер виски. — Я люблю волю. Свободу. Чтобы никто над душой не висел. Не хочу, не хочу… Я и сейчас бы, если бы хотел… Точно…

Краем глаза я видела его, с искусственной бородой и мешками под глазами, человека, который ждал вечного лета, но, промахнувшись дверью, попал в зиму. Цифры покраснели, внизу голограммы побежала строка состояния.

— Опля, — воскликнул Жако. — Готовься. Сейчас поплывем.

— На что это будет похоже?

— Скорее всего, на игру. Для меня это игра ума, а для тебя все будет выглядеть еще интереснее.

— Как?

— Если бы я знал! Иногда никак, иногда кошмары. Если техника качественная, то ты ничего не поймешь. А в нашем случае, скорее всего, будет что-то.

— Ты можешь говорить яснее?

— Мог бы, — Жако погрузил пальцы в голограмму, в зависимости от его действий там что-то вспыхивало, менялось. — Если бы сам знал. Я связывался с этой технологией лишь несколько раз в жизни. И это в лучшие годи. И никогда я не таскал в себе это дерьмо… Так что не знаю. Моя забота — защита. В этом есть что-то нечестное.

— То есть?

— Пока есть защита, есть и я, но как только защита будет снята, меня выдавит из твоего сознания.

— Не понимаю.

Утро показалось мне темным. Голограмма с рабочей станции Серого Жако расширялась, поглощала свет и пространство комнаты.

— Защиты лучше, чем человеческое сознание, еще не придумали. Почему ты думаешь, я не пошел работать на корпорации?

— Почему?

Внутри моей головы гудела огромная динамо-машина, иногда мне казалось, что с волос у меня начнут сыпаться искры.

— Мне не хочется быть… — его слова потонули в вязкой голограмме, заполнившей всю комнату.

Синеватый туман начал сгущаться, сжиматься… Потом вспыхнуло белым, и я увидела кулак. Он приближался ко мне медленно, темней и заслоняя мир.

Старость. Небо раскинулось надо мной во всю ширину. Земля глухо бухнула за моей спиной. Кто-то крикнул: “Вставай и дерись!”, а у меня не было сил. Я попыталась оттолкнуться от земли, подпрыгнуть в воздух, который когда-то, раньше, был таким податливым и упругим, а сейчас превратился в подобие вязкого желе. Все, чего мне удалось достичь — это перевернуться на бок, упереться рукой и приподнять туловище. Вены синими жгутами пульсировали под серой дряблостью кожи. Мне показалось, что я слышу, как хрустят ломкие суставы и как кости готовы смяться под непосильной ношей собственного веса. Толкаясь слабыми ногами, я пыталась ползти, кричать, но из беззубого рта вырывались только хрипы и стоны. И когда круглоносый ботинок, чем-то напоминающий блестящий от воды клюв дельфина, сокрушил мои ребра и перевернул меня, как черепаху на панцирь, я заплакала. Не от боли. Мне стало невероятно, невозможно жаль себя, жаль этой беспомощности и беззащитности перед окружающей реальностью, и еще мне было стыдно от собственной слабости.