Книга Исследователи Гора, страница 86 – Джон Норман

— Может быть, я и вправду вечная рабыня, — улыбнулась она.

— Может быть.

— А ты веришь в провалы во времени?

— Не очень, — ответил я. — Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик.

— А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться?

— Не исключаю. Но поверить в это сложно.

— Такой странный сон… — задумчиво проговорила блондинка.

— Мне кажется, — произнес я, — что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании.

— Какие истины?

— Например, что женщина по своей природе — вечная рабыня, а мужчина — вечный господин.

— Мужчины моего мира — не господа своим женщинам.

— Это их и погубило.

— Не всех, — возразила она.

— Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество.

— Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение?

— Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой.

— Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть?

— Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?

— Не знаю…

— Боюсь только, — продолжал я, — что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.

— Люди скорей умрут, чем задумаются, — сказал я.

— Не все, — упрямо возразила она.

— Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.

— Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?

— Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.

— По-моему, мужчины Гора просто другие.

— Едва ли не все они произошли от землян.

— Наверное, от особенных землян.

— От каких именно? — спросил я.

— От тех, которые способны властвовать.

— На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, — согласился я.

— Может быть, — вздохнула она. — Не знаю.

— Встань, рабыня, — приказал я.

— Да, господин.

— Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.

— Спасибо, господин!

Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.

Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни».

— Ты сделал мне «живот рабыни», господин?

— Да. Разве это неправильно?

— Правильно, господин.

— Тебе нравится?

— Очень, господин.

Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика.

— А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают?

— Почему, господин?

Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином.

— Теперь поняла?

— Да, господин.

Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот.

— Неплохо, рабыня, — похвалил я.

— Благодарю тебя, господин.

Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей.

— Господин, — блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, — а можно мне носить и эти тоже?

У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне.

— Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам?

— С удовольствием, — ответил я.

Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями.

— Почему ты выбрала эти цвета?

— Голубой и желтый — цвета рабства?

— Правильно, — сказал я.

Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи — голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые.

— Рабыне можно носить такие бусы? — спросила она.

— Они тебе к лицу, — сказал я.

— Значит, я могу оставить их у себя?

— До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. — Я взял ее за плечи. — Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить.

— Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама — собственность мужчин.

— Верно. — Я развернул ее лицом к себе. — Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней.

— Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина.

Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза:

— Ты — не мужчина. Ты — женщина. Постарайся понять это.

— Да, господин.

— Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина.

— Странно… — прошептала блондинка. — Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной.

— Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула.

— Ступай к невольничьему шесту, — велел я. — Сядь на землю, прислонись к шесту, скрести руки за спиной.