Онлайн книга «Госпожа победа»
|
— В отставке, — невесело улыбнулся Володька. — Отставной козы штабс-капитан… «Любимым палачом» Владимир называл Татьяну Маковееву, восходящую звезду травматический хирургии. Девушка горела желанием доказать возможность восстановления сустава, но согласиться на серию операций, обещающих месяцы непрерывной боли, да еще и с неопределенным результатом, — таких сумасшедших не находилось. Пока не появился Владимир Козырев. — Мне… лошади снятся, — сказал он, отрываясь от бокала. — Как этому парню, про которого ты мне книжку передал. — Понравилось? — спросил Артем. — Ты это просто так или со смыслом? — О чем это он? — встрял Князь. — С каким смыслом? — Тут два романа про жокея, которому оттяпали руку, а он стал детективом, — Владимир протянул Князю томик в бумажной обложке. — Хорошая мысль… Ты почему мне ни одной книжки не передал, а, Верещагин? — Ты же не просил. — Я не просил! Откуда я знал, что у тебя такие водятся… Я же думал, у тебя один умняк. Как не Монтень, так Шопенгауэр… Ты знаешь, до чего я здесь дошел? Я ТВ-серии смотрю! Я MASH смотрю каждый день! И мне нравится!.. Володька, давай напишем детектив. Продадим его кому-нибудь… Вот просто возьмем всю нашу историю и напишем как есть… — Я ничего писать не буду, — перебил его Шамиль. — Я иллитерат, не по моей это части… Я хочу слово сказать. Можно скажу? — Давай, — Князь пригласительно поднял бокал. — Я как-то задумался, зачем живу… Недавно это было… — Случается, — кивнул Владимир. — …Так уж Аллах устроил, что всякая тварь на свете приспособлена к своему делу. Значит, и человек тоже, вот только к чему? — подумал я. Ведь не только же для того, чтобы жрать, пить, гадить… На машине ездить, в красивом доме жить, каждый день новую ханам иметь… И вот до чего я додумался: Аллах сотворил мир, а человек переделывает его по-своему… Значит, Аллах хочет, чтобы человек мир переделывал. Не знаю, зачем это ему, я не мулла, я простой унтер-офицер. Может, ему интересно смотреть, что получится… А может, ему разонравилось, как оно вышло сразу, а самому переделывать лень… — Кощунствуешь, — поднял палец Берлиани. — Не встревай, гяур. Это их с Аллахом дела, — ответил за Шэма Козырев. — Аллах милосерден, — сказал Шамиль. — Он простит солдату. — Ну мысль твоя в общих чертах понятна, — кивнул Князь. — А дальше что? — Я подумал: если так, то значит, каждый из нас создан что-то сделать… И поэтому отказываться от деяния, наверное, грех. — А если то, для чего ты был создан, ты уже сделал? — тихо спросил Козырев. — Нельзя так говорить. Когда Аллах заберет жизнь, которую дал, тогда он сам скажет, сделал ты это или нет. — Так за что мы выпьем? — спросил Князь. — За мудрость и милосердие Аллаха? — За деяние. Бокалы пропели песню. — The sin of omission is a worst kind of sin. It lays eggs under your skin, — пробормотал Верещагин в пустой бокал. — О! Их высокоблагородие отверзли уста, — обрадовался Князь. — Георгий ну хватит, ей-богу, меня сковородить. — И не подумаю! — Берлиани хлопнул его по колену. — Вот теперь я с тобой посчитаюсь за весь твой пролетарский снобизм. Сковородить его не смей… Кто мне сиятельством в глаза тыкал, а? Вот теперь ты у меня попляшешь… — Одно утешение: рано или поздно ты тоже получишь полковника. Учитывая все обстоятельства, скорее рано, чем поздно… — А что за обстоятельства? — Я сейчас собираю дивизию по кусочкам, — пояснил Верещагин. — И особенно остро стоит проблема с командирами среднего звена… Заместитель начальника штаба полка морской пехоты умер в госпитале. Твое представление к званию подполковника ляжет ко мне на стол уже завтра. — Хорошо быть другом командира дивизии… — Особенно дивизии, где офицерский состав выбит на треть, — кивнул Арт. — Это никакая не протекция, Князь. Я говорил с Красновым, он видит на этой должности только тебя. — Ну спасибо… Что, и в самом деле так хреново? — Хуже, чем мы все думали… — Ладно, хватит, — оборвал Владимир. С ним молча согласились все: разговор готов был пойти по второму кругу. Артем с огромным опозданием заметил на руке Георгия обручальное кольцо. — Когда это ты успел? — удивился он. — Три недели назад… — А почему не позвал? — А не до того было. Я ведь думал, концы отдам. У нас как раз священник, отец Леонид, из отделения не вылезал… Много у него работы было… Ну я велел сестричке позвонить Дженис. Дернул отца Леонида, он позвал чиновника из мэрии. Девушка и оглянуться не успела, как он нас окрутил. — Князь покачал головой. — И как все просто оказалось… Ты был прав: ну их всех к черту, это моя жизнь. Пока пулю в брюхо не получил — не понимал… — Давайте выпьем за них, — сказал Арт. — За их бесконечное терпение. Едва допили, как появилась бесконечно терпеливая подпоручик Маковеева и бесконечно терпеливо выгнала из палаты всех, кому не положено было в ней находиться, нимало не растрогавшись тем, что за нее пьют, не купившись на предложение добить за компанию последнюю бутылку и не испугавшись полковничьих погон. * * * Кронин занял место напротив Артема, развязал папку с тисненым орлом, достал подколотые листы бумаги — стопка толщиной с нотную тетрадь. — Эта бумага, — сказал Адамс, — уже получила неофициальное название «Меморандум Верещагина». Мы обдумывали ее дольше, чем вы писали. И в общем, я такой, чтобы это принять. Чем вы руководствовались при написании? — Сэр, все мои соображения изложены здесь. Нам необходимо пополнение, резервисты уже не решают проблемы численности войск, мобилизация подорвет экономику, которая и так подорвана, а вместе с тем лагеря военнопленных забиты людьми, имеющими подготовку… — Это я читал, — отмахнулся Адамс. — И у меня осталось впечатление недоговоренности. — Можно вопрос, сэр? — Да… — У вас или сначала у полковника Кронина? Командующий и его начштаба обменялись улыбками. — Он меня знает, — проговорил Кронин. — А я — его. Верещагин поставил руки «домиком». — Я отвечу на ваш вопрос, сэр… По-моему, интеграция неизбежна. Кронин откинулся в кресле назад и немного отъехал от стола. — Вот от кого я не ожидал этого услышать… — протянул он. — Это ясно как день. Войну мы выиграть не можем… И если даже выиграем, Крым никогда не оправится от этой победы. — Ровно месяц назад в этом самом кабинете вы говорили совсем другое. |