Книга Крылья империи, страница 38 – Владимир Коваленко

— Вижу, мы незнакомы даже заочно, — заметил Баглир, — а я уж думал, обо мне все в городе наслышаны. Я — князь Тембенчинский, зовут меня Михаил Петрович, как вы меня можете, не чинясь, называть. Я — ротмистр лейб-кирасир. Занимаюсь довольно неприятным делом — опрашиваю разных подозрительных лиц. За неимением Тайной канцелярии. Кстати, в отличие от большинства собранных тут вельмож, вы мне интересны. Тем милым фактом, что столь мелкую, казалось бы, сошку отнесли к важнейшим фигурам, задействованным в последних событиях. Кстати, я искренне рад, что выражение «последние события» произношу сегодня в последний же раз. Оскомину набило.

И выжидательно уставился на собеседника. Мол, говори. А мы запишем!

Но заговорил офицер-апшеронец.

— За фамилию его сюда приволокли, — заявил он. — Ну как же: заговор и без Мировича? Невозможно! Отец бунтовал, дед бунтовал, дядья, сватья — все в роду бунтовали. Самые беспокойные хохлы! Одни с Мазепой, другие с Бестужевым, иные и сами по себе…

Баглир кивал, благодушно принимая информацию к сведению.

— Так что, в допросных протоколах по гвардии он совсем не упомянут?

— Точно так.

— А как вы вообще в столице оказались? — спросил Мировича Баглир, — Смоленский полк, мундир коего вы носите, должен обретаться под Прагой. А вы тут.

— Был послан с реляцией, — объяснил подпоручик. — Еще в феврале.

— Ну и хорошо, — заявил Баглир. — А почему так задержались?

— Ждал обратного пакета.

— И вообще, — добавил апшеронец, — по маскарадам хаживал, по девкам леживал, по малой игрывал. А заодно писал стихи, довольно неплохие. Вовсе неплохие, если сам Ломоносов благосклонно отзывался.

— Я еще конкурс архитектурный выиграл!

— Да? — заинтересовался Баглир. — Так вы инженер? Хорошо.

— Увы. Я только художник. Конкурс был на рисунок ограждения мостов.

— Ясно. Сразу вас успокою — раз ничего на вас не накопано, вы невиновны. И можете уйти отсюда, когда пожелаете. Но у меня, знаете ли, не хватает людей. Потому предлагаю вам перейти из армии в гвардию. В лейб-кирасирский полк. Ежели надумаете — жду вас завтра ровно в ноль пять часов ноль минут. Моя манера выражаться вам понятна?

Наутро Мирович явился с точностью до полсекунды. Хотя на деле приехал за полчаса и мельтешил под окнами, выжидая условленный момент.

И застал одно из удививших его существ корпящим за столом, заваленным кипой бумаг.

— Я пришел, князь.

— А я не князь. Я — Виа Рес Дуэ. Та девушка, которую вы недавно видели вместе с князем Тембенчинским. Удивительно, что нас можно перепутать: у него окрас черно-желтый, у меня — бело-красный. Хотя, полагаю, вы смотрели только на зубы… При первом знакомстве бывает. А может, вы цвета не различаете?

— Различаю…

— Хорошо. Тогда не отвлекайте меня. Видите: ворох? Мне надо все это вычитать и взаимно соотнести. Михаил совершенно не способен к такой кропотливой работе! Поэтому он присвоил мне поручика, одолжил один из своих мундиров, отодрав излишние галуны, и посадил разбирать и анализировать сочинения господ заговорщиков. А сам налаживает механизм. То есть раздает господам офицерам просмотренные мною сочинения. А уж они проводят собеседования с задержанными по второму кругу. После этого многих отпускают.

Ворвался Баглир, ураганный и неостановимый, во главе небольшого отряда из апшеронцев и конноартиллеристов.

— Сортировка окончена! И, кстати, я только что отпустил Строганова! Это печально, но владелец стольких заводов ими совсем не интересовался… А вино вроде и правда спустил от глупого восторга перемен. Все собирайтесь, переезжаем! Виа, упаковывай бумаги, вот тебе подчиненные и конвой. Этот домик уже не наш! Надо же и графу где-то жить… А уж семейка его натерпелась… Тех задержанных, которые стали арестованными, везут в крепость. Но я жить и работать в Петропавловке не собираюсь, поэтому готовьтесь занять дворец гетмана — Аничков дворец, так? — под присутствие. Заодно что-нибудь рядом — мне под жилье, я же теперь почти семейный человек! — И без перехода: — Здравствуй, подпоручик. Надумал? Молодец. Первое задание: во дворце Разумовского выберешь комнаты для содержания важных персон, организуешь на окнах решетки. И — чтоб изящные. Откуда? Хоть роди, хоть укради. Хоть ограждения с мостов используй. Которые по твоему проекту. Но к вечеру чтобы были. Считай это экзаменом на переведение из армии в гвардию чин в чин.

Вандализм — самое простое решение. Именно поэтому революции так жестоки к любому произведению рук человеческих. Когда Мирович раздобыл кузнецов и фигурные решетки, прежде служившие оградой Летнего дворца, самое противное было сделано: семью и слуг гетмана куда-то выгнали. Даже мебель стояла уже вполне казенная — массивные столы, высокотоннажные шкафы, суровые готические стулья. Солдаты с ломами врубались в стены, двери снимали, а проемы закладывали кирпичом. Оно и верно: штабное здание не жилой дворец, нужна другая планировка. Во дворе играл военный оркестр.

— Привез? — спросили подпоручика. — Молодец. А вот выбирать уже не получится. Ставь туда, туда и туда.

— Сами ставьте, раз такие торопыги! — объявил невесть откуда нарисовавшийся Баглир. — Инициатива, известное дело, наказуема исполнением! А Василий Яковлевич мне нужен… Ты же вхож к Ломоносову? Познакомь.

Мирович замялся.

— Да, знаю, к самому Ломоносову просто так не подойдешь. Да и некрасиво идти без подарка. — Баглир призрачно улыбнулся. — Но у меня есть кое-что на примете. Подарок ли, казнь ли египетская — пусть Михайло Васильевич сам разбирается. Эй, Комарович! Мне нужен взвод! И не слишком перепачканный.

— Бери музыкантов!

— И карета!

— Сейчас вернутся от Петропавловки, из-под арестованных.

Когда небольшой отряд остановился у ворот особняка графа Романа Илларионовича Воронцова, Баглир велел играть. Но не марши, а что-нибудь более романтическое. Карету оставили за углом.

Полонез в исполнении труб и барабанов! Оказалось громко и помпезно. Баглиру и Мировичу поставили прихваченные из Аничкова дворца стулья, на которые они и уселись.

— Интересно, Роман Илларионович долго выдержит? — громко, как глухой глухого, спросил Баглир.

— Не думаю, — заметил Мирович, — а зачем это?

— Затем, что у графа в доме прячется дочь. Екатерина Дашкова.

Мирович присвистнул.

— Так надо просто зайти и арестовать.

— А то, что у нее дядя канцлер и сестра-фаворитка, ты не учитываешь? Они между собой не очень ладят. Но в Сибирь ее уж точно не отправят. А если я проявлю хамство по отношению к фамилии — они на меня зло затаят. Зато если я покончу с их семейной гражданской войной — император будет очень доволен.

— А этот жуткий концерт — не хамство?

— Это просто эксцентрика. Между прочим, Петр очень ценит дурацкие шутки. Если они сыграны не над ним. И у канцлера, у Михаила Илларионовича, есть чувство юмора. За графа Романа не поручусь. Но он и так надут на весь свет. Собственно, на это у меня и расчет. Миних от такого представления получил бы некоторое удовольствие. А Романа Илларионовича это раздражит.