Онлайн книга «Обитель»
Он действительно был растерян и расстроен. – Ну-ка, брысь! – не на шутку обозлившись, скомандовал Артём и сделал такое движение, словно собирался Моисея Соломоновича ударить ногой. Тот сгинул. …Когда открывали дверь – умолкли все, даже Артём. Санников перестал рыдать, лишь губы дрожали. Все уже выучили, сколько должно быть звуков: ключ, два проворота, скрип – и дверь распахивается. Если несут кипяток или баланду – два надзирателя. Если уводят кого-то, тогда три – старший и двое конвойных. Если уводят нескольких – по голосам слышно, что в коридоре стоит целое отделение красноармейцев, встречает. На этот раз в проёме дверей появились двое с ведром: все выдохнули, и тут же побежавшее у всякого сердце вновь стало – следом образовались ещё трое, у старшего бумага в руке. – Внимание! Встать! Горшков кто? Горшков стоял с кружкой ближе всех ко входу. – Кто, спрашиваю? – повторил старший, глядя мимо Горшкова, застывшего перед ним. – А кипятку? – сдавленно спросил Горшков. – Ты? – догадался старший конвоя. – На выход. Не надо тебе кипятку. Горшков вернулся к привинченному столику и чрезмерно ровным движением поставил пустую кружку. Раздался слабый стук железа о дерево. Обернувшись, Горшков громко произнёс: – Да, мы про всех знаем. Курилко, Гашидзе, Кучерава – жулики и подонки. Ткачук – проштрафившийся чекист, остался после срока вольнонаёмным, садист и тоже подонок. А я? Я – большевик, коммунист, член партии с 1918 года, я воевал – как смеют меня? Отведите меня к Ногтеву, я вам приказываю. Немедленно! Наверное, ему нужны были свидетели для этой речи: он решил, что со свидетелями прозвучит убедительнее. – Есть, – с ухмылкой сказал старший и махнул прокуренным пальцем у козырька. Горшков, ничего не соображая, кивнул головой и вышел. С минуту все недвижно стояли: а вдруг вернутся ещё за кем-то. У Артёма всё ликовало и бесилось внутри. Едва ли он чувствовал сейчас что-то тяжёлое и мстительное: напротив, он был преисполнен лёгкости и радости. Он взял чью-то оставшуюся после ухода вчерашних смертников кружку, отправился за кипятком – ему сразу уступили место у ведра. Чуть-чуть отпив и не оглядываясь, Артём спросил с приторной заботой: – Санников! Видишь, как быстро пошла работа? Наган для тебя уже чистят. Давай-ка я тебя как следует обмою. А то кто там тебя будет обмывать: так грязного, в соплях и спихнут в ров. Дело ли? Бросив кружку прямо в ведро, Артём прошёл к нарам Санникова. Санников вжался в стену. Не найдя ни слова для ответа, оскалил зубы и стал похож на животное. – О, – сказал Артём, глядя звонарю в рот, – какие хорошие зубы. А завтра будет полный рот земли. Хоть и спал Санников в одной рубахе, а пахло от него всё равно резко и остро: как будто спрятал гнилое яйцо в брюках или за щекой. Вдруг он взбрыкнул – Артём даже не понял поначалу смысла движения: оказывается, это убожество так вставало. Спрыгнув с нар, Санников бросился к дверям, крича и взывая о помощи. Артём, несмотря на то что всё происходило суматошно и бешено, успел подумать с весёлой злобой: “…Нашёл у кого искать защиты!” По дороге Санников уронил ведро, на пол пролился недопитый кипяток. По полу, попадая в воду, пробежала крыса. За ней остался мокрый след. На шум никто не явился. Санников выл у дверей, как бездомный и брошенный. Спина его тряслась. * * * Чекистских соседей по камере Артём теперь обзывал “трупами”. Доброе утро, трупы. Труп, отойди с пути. Труп, слезай с параши, сколько можно. Труп, не стой у окошка, перед смертью не надышишься. И солнышко мне загораживаешь. Всё следующее утро Артём ходил по камере и то мерно, то в дребезжащий раздрызг стучал тарелкой о тарелку – после всех уведённых под размах оставалась посуда, – при этом мыча что-то тягостное, как бы провожая Санникова в последний путь. Первым снова не выдержал Моисей Соломонович, взмолившийся: – Артём, прекратите, я умоляю. – Замолкни, – коротко ответил Артём. Подумав, пояснил: – Меня ребята просили провести панихиду по-челове-чески. Некоторое время Моисей Соломонович молчал, зажмурившись, отчего брови его стали ещё гуще, а очки сползли на самый кончик пористого, всегда как бы намасленного носа. Потом спросил: – Какие ребята? – Афанас, например, просил, – ответил Артём, на секунду прервав протяжный “дон-дон”, которому подыгрывал на тарелках. Моисей Соломонович, кажется, ничего не понял и только несколько раз посмотрел на Артёма – сначала поверх очков, потом без очков, потом в очках. Санников лежал лицом к стене, поджав ноги, обняв голову руками – словно уже подох. В полдень явилась, как Артём их теперь называл, “похоронная команда”. Неприятность состояла в том, что старшим в ней был красноармеец, которому Артём несколько дней назад не отдал куртку – за что его пообещали убить не по-хорошему, а по-плохому. Артём сглотнул разом пропавшую слюну и попросил: “Нет. Умоляю, нет”. Он так и стоял с тарелками в руках. – Встать! Санников! – крикнул вошедший, не обратив ни на Артёма, ни на его тарелки никакого внимания. – Он! – косо, как переломанный, ставший у своих нар Санников неожиданно ткнул пальцем в Артёма. – Он Санников! Артём, в первое мгновение ничего не поняв, огляделся по сторонам – потом засмеялся и хлопнул тарелками, словно готовясь к танцу. Чёртова комедия, когда ты кончишься. – Имя? – спросил красноармеец Артёма. – Иван, – дуря и наслаждаясь всем творящимся, готовно ответил Артём. – Что за Иван, чёрт? – выругался красноармеец. – Митя. – Какой, на хрен, Митя? – Алёша. – Шакал, убью! – красноармеец шагнул к Артёму. – Ты кто? Фамилия? – Я русский человек. Горяинов Артём. – Сейчас прямо в камере всех перебью, – заорал красноармеец. – Где Санников? – и потянул с плеча винтовку – между прочим, с надетым штыком. Санникова вытолкнули свои же – проштрафившиеся чекисты с чёрными лицами и выгоревшими как спирт глазами. Сделав невольный шаг к дверям, Санников тут же присел непонятно зачем. Красноармеец схватил его за волосы и выволок. Санников орал. Артём выждал с полминуты, потом вскочил на столик, спихнув так и стоявшую там второй день кружку Горшкова; приник к окошку. Хотелось ещё раз посмотреть – как ведут. |