Книга Декабрь без Рождества, страница 3. Автор книги Елена Чудинова

— Я на тебя не заказывал обеду, — вместо приветствия сказал Сабуров. — Ну, как бы ты еще через три часа прибыл.

— Во-первых, здравствуй, mon oncle, — улыбнулся тот, усаживаясь визави. Не такой записной красавец, казался он меньше ростом, нежели Сабуров, хотя, прибегая к модному новому словцу — впечатленье это было ложно. Складывалось оное скорей из того, что был он худее и тоньше в кости. Пепельные волоса, подстриженные и завитые по моде, не скрывали высокого лба с выступами, обозначающими, по мненьям знатоков, упорство и брезгливость. Приятное лицо было продолговато, глаза — серы. Легкие синие тени под ними выдавали натуру, склонную посередь любых житейских бурь жить тайною мечтательною жизнью.

— Здравствуй и ты, племянничек, — усмехнулся Сабуров. Видно было, что степень родства, не слишком соответствующая различию в летах, являлась для обоих мужчин привычною темой шуток.

Казалось, оба были рады видеть друг друга, хоть и ничем не проявили своего довольства внешне.

Кушанье явилось между тем с несказанною быстротой. Не иначе бывалый трактирный слуга, угадавший, что важный барин ждет гостя, похлопотал заране. Надобно думать, что важность облаченного в штатское путешественника была им выведена из тех тайных примет, что составляют в дорожной прислуге целую науку.

— Ох, гляди, Платошка, донесут на тебя как-нибудь, подумавши, что ты кержак, — изрек Роман Кириллович, покосившись на столовый прибор, извлеченный Роскофым из сафьянового футляра. Вилка и нож были серебряные, с насаженными нефритовыми черенками. — Позабыл я эту твою манеру. Еще б ты миску свою с собою таскал, да уж и котелок заодно.

— Воля твоя, а мне олово отбивает аппетит, — невозмутимо отозвался Роскоф, приступая к жестковатой говядине.

Некоторое время они ели молча.

— Ну, дай Бог, чтоб все обошлось, — Роман Сабуров качнул приподнятым стаканом: темное цимлянское, колыхнувшись, заплакало на стеклянных стенках.

— По чести сказать, только на Него и надежда, — Платон Роскоф ответно приподнял стакан. — Бумаги со мною, при них четверо солдат. Мешок бумаг, Роман!

— Но ты ведь, чаю, баклуши не бил, — внимательно прищурился Сабуров. — Неужто не сумел утрусить мешок до котомки?

— Располовинить не смог, — спокойно отвечал Роскоф. Внимательный взор его между тем прошелся по зале. Большое семейство как раз покидало ее, дождавшись лошадей. Старенький седовласый священник увлеченно сражался в дорожные свои шахматы с не менее пожилою дамой в черном вдовьем чепце и черной шали. Компаньонка последней возилась с двумя левретками. Ничто не насторожило его, и он продолжил: — За неделю работы я отвел только десятка три донесений.

— Все остальное — к делу? — жестко спросил Роман Кириллович.

— Если бы, — в лице Платона Филипповича проступила досада. — Человек сто изъявляют на каждом углу самые злодейские свои намеренья. Но кто действительно их имеет?

— А, вот ты о чем. Предательство спряталось во всеобщем безумии. Что же, он вышел на сей раз прав. Доверять нельзя никому.

— Безумен, сказать по чести, сперва казался мне прожект сей дороги.

— Ну, благодарю тебя.

— Так это твоя затея?

— Да. Но теперь-то ты убедился, что оная не безумна?

— Я думал… — Роскоф не закончил фразы, принявшись сосредоточенно вытирать салфеткою свой прибор.

— Да знаю я, что ты думал. Что у него, как сказали бы медикусы, обострение мании. И то, особам столь нежного складу не стоит отправлять на тот свет собственного родителя.

— Fi donc, — Роскоф поморщился.

— Да ладно, — Сабуров небрежно отмахнулся. — Знаешь же, что при сторонних никогда подобного не скажу. А промеж собой лицемерье разводить некогда. Мы с тобою, друг-племянник, всего лишь сторожа при лабазе. Какой в нем добротности товар — ответ не наш, наш ответ — сохранность.

— Передергиваешь карты, — улыбнулся Роскоф.

— Малость. — Туман воспоминаний неожиданно смягчил черты Романа Сабурова. — А представь только, Платон, я тут, в военных поселениях, человека одного повстречал. Тита Кузьмина. С войны знакомец, заправилой был у мужичков. От Бога стратег, по книгам такому не научат. Да и нету их, по чести, книг-то по стратегии лесной войны.

— У тебя есть свой человек в поселениях? — быстро переспросил Роскоф. — Проверенный человек?

— А, вон ты о чем, — лицо Сабурова вновь приобрело жесткое выражение. — Хочешь Ваську Шервуда подпереть? Подумал об этом и я, нужды нет. Только нюхом я чую, Платон, времени на такие фокусы не достанет. В столице-то наплели что-нибудь?

— Государыня нездорова, — невыразительным голосом произнес Роскоф. — Августейший супруг сопровождает Ее Величество в оздоровительной поездке.

— Ну, народ, ничего вам поручить нельзя! — хмыкнул Сабуров. — Нашел курорт, Таганрог! От чего там пользуют, а, племянник? От селезенки, от сердца? Или от слабости на голову?

— Сам бы сочинял лучше.

— Ну, в отличие от тебя, я сочинительством отродясь не грешил.

В помещение вошли трое артиллерийских офицеров, с порога громко требуя котлет и портвейну. Младшему было не более пятнадцати лет, и голос его то и дело забавным образом срывался с мужского на ребяческий.

— Шалуны, — хмыкнул Роскоф.

— Они тебя не видят за моей внушительною штатской спиной. Пусть их, — Сабуров вновь воротился мыслями к чему-то неприятному. — Как-никак артиллерия.

— Да, артиллерии мы можем прощать любые шалости. — Казалось, тайные мысли обоих мужчин шли вровень, так что для сличения вех довольно было обмениваться вслух незначительнейшими обрывками.

— В одном все же отдадим ему должное. Он и сам додумался до того, чтоб братья не входили под один кров. Понятно, мы б и без него сие учли, да только по чести это говорит о том, что и ему после себя не хоть потоп.

Роскоф стремительно поднялся из-за стола.

— Сдаю тебе все бумаги, Роман. Мне надобно ворочаться.

— Выезжаем вместе. — Сабуров неспешно последовал его примеру. — Конвой я у тебя заберу.

— Да сделай милость, зачем он мне теперь нужен. — Роскоф словно вдруг прислушался к чему-то, слишком тихому для других. Полная горечи улыбка заиграла на его устах. — Когда б ты знал, какое искушение нападает на меня иной раз!

— А то не ведаю. — Сабуров коснулся рукою плеча племянника. — Можно подумать, мне этого не хочется иногда, особенно с устатку.

— Тебе? — недоверчиво усмехнулся Роскоф. Однобортный мундир цвета темного мха необычайно шел к бледному его лицу. Белая кожа лося облегала длинные ноги словно собственная — без единой складки. На эполетах проблескивала золотом литера «А». Молодые офицеры в другом конце залы при виде нежданно воздвигшегося свитского чина повскакивали и продолжали стоять, вытянувшись. Но теперь он не замечал их. — Тебе едва ли.