Онлайн книга «Декабрь без Рождества»
— В Варшаву я также уже послал, — обронил Роман Кириллович. — А это еще ради какого лешего? — недоуменно спросил Роскоф. — Константин должен присягнуть первым, — твердо произнес Сабуров. — Это единственное спасение от мятежа. — Ты думаешь, Константин пойдет на это? — с сомнением произнес Роскоф, принимаясь взад-вперед ходить по импровизированной кордегардии. Всего через две маленьких залы совершался сейчас жуткий труд бальзамировщиков. Роман Кириллович уже пять раз ходил в спальню — не то совещаться, не то дабы что-то увидеть своими глазами. Уточнять Платон Роскоф не хотел, и, признаваясь откровенно, был рад, что его самого там пока не потребовалось. — Не уверен. Цесаревича сейчас будет рвать надвое: править он не вправе, извини за дурной каламбур, а руки меж тем сами к короне потянутся… Нет, не настолько, чтоб схватить, а все же… Чует сердце, начнет тянуть и дотянет до беды. Тем не менее иначе было нельзя. Но самое главное — послал я Сирина Алешку к генерал-губернатору. Все документы, что собирали мы в обход графа, возьмет он с моей квартиры и доставит ему. — Роман!! Да ты с ума не сошел?! — отчаянным шепотом прокричал Роскоф, памятуя о лишних ушах. — Мы же знаем с тобою наверное: Милорадович — в партии Цесаревича. Зачем его вводить в дела наши? — Пришло время это сделать, Платон. Мы должны искать в графе союзника. Пойми, он потому почитает заговорщиков шалунами, что переворотов во дворцах наших было немало, а вот революций в стране — еще ни единой. Милорадович — человек века минувшего. Он, я чаю, мыслит, что немножко волнений в городе на пользу его интриге. Убедить его, что интриговать в пользу Цесаревича — лить воду на мельницу новых санкюлотов, можем единственно мы. Размах заговора, связь с масонскими ложами за границею, планы истребления августейшей фамилии, бонапартовско-робеспьеровские планы… Все это собрано у нас воедино, двух часов работы над бумагами будет довольно, чтоб генерал-губернатор понял, сколь важно немедля взять сторону Николая Павловича и ждать документального подтверждения воли покойного. Верь слову, он сразу начнет аресты в столице… Милорадович — интересан и своеволец, но не предатель и не дурак. — Быть может, ты и прав… Быть может… — О, прости Роскоф, думал, здесь пусто! Платон Филиппович нимало не изменился в лице, просто поднял голову и окинул вошедшего Павла Гремушина взглядом, лишенным какой-либо неприязни. Так, легкое невнимание, естественное при столь трагических обстоятельствах. — Ба!! Неужто Поль?! — голос Роман Кирилловича казался правдивейше сердечен. Первое восклицание прозвучало чуть громче, нежели позволяли печальные обстоятельства, затем он как бы спохватился и заговорил чуть тише, идя тем не менее с раскрытыми объятиями навстречу Гремушину. — Не знал даже, что ты в свите! Я чай, с войны не видались, с самого Парижа! Эх, время-то было! А ты, черт, все такой же, не изменился, нимало не изменился! Пытаясь понять, какую игру играет Роман, Платон Роскоф весь обратился в зрение и слух, глядя, как тот обнимается с цареубийцей. Ни одной фальшивой ноты, как убедительна эта роль свойского малого, которую Сабуров при необходимости легко играл всегда. Но на сей раз самого себя превзошел. Как крепко обнял, но вместе с тем сколь уместным сие выглядит! — Да и ты все тот же медведь, Сабуров, у меня аж ребра затрещали! — сердечно отвечал Гремушин. — Вот уж довелось встретиться. Ты-то как здесь сам? — Да к Роскофу прискакал, с семейными делами, а тут такое, — Сабуров разжал объятия. Веселый огонек блеснул в сапфировых красивых его глазах. И веселье это было уже непритворно. Платона пробрала отчего-то ледяная дрожь. Он хотел что-то сделать и добился своего. Но чего? Пытался прощупать карманы? Что в них можно было найти? Яд и без того прояснен. Доказательств и без того нет, да они и не нужны теперь. Нежданно кордегардия вдруг заволоклась перед глазами Платона белесым туманом воспоминания. Отчетливо увиделось, нет, не Кленово Злато, а Сабурово, куда ездили они со старшими проверять дом. Покуда Елена Кирилловна охотилась на моль в коврах, а Филипп Антоныч — на древоточца в балках, кои сам лазил проверить на чердаке, они, два школьника, бродили по саду. «Ты на Алтае не вылезал от Иеремии, — услышал он собственный свой голос, еще отроческий, ломающийся. — По-моему, Роман Сабуров, тебя никто не проклинал». «А соображаю не хуже проклятого, — усмехнулся Роман, небрежно приласкав каменную гриву льва, любовавшегося своим отраженьем в озерной воде. — Знаешь, я в малолетстве любил верхом кататься на этом зверюге». «Роман, зачем тебе это? — Платон не дал разговору утечь в сторону. — Это же страшные гадости». «Пригодятся. Спроси у Лены, небось подтвердит, что даже в самом красивом человекоубийстве красоты быть не может. Это все ребяческие игры. Я знаю двадцать способов убить человека не красиво, но сообразно своей необходимости. Слушай, Платошка, ну перейми ты хоть один! Хотя бы тот, про который я уж рассказывал тебе. Проще же простого! Просто надо хорошенько запомнить, под каким углом сдавить ребра. Что тут самое хорошее, покойник даже не догадается ни о чем, а в ящик дубовый сыграет в течение месяца». Ох, Роман, Роман… Как ни вглядывайся, тени смерти не разглядишь в лице Гремушина. Лицо, как лицо. Но Роман сделал это, нет сомнений, Гремушин не жилец. Платон Филиппович сам не понимал собственных чувств. Да, Роман всего лишь покарал убийцу. Цареубийцу. И все же, все же… — Роскоф, у меня что, рожа перекосилась? — не без недоумения поинтересовался Гремушин. — Эко ты уставился! — Прости, случайно… Задумался. — Больше всего Платону Филипповичу хотелось, чтобы Гремушин ушел куда-нибудь подальше. Чем дальше, тем лучше. — Оно и понятно, есть о чем. — Гремушин хмыкнул. — Новодельную княгиню Лович в Императрицы… То-то дамочки наши обомлеют от чести служить столь сиятельной особе. — И, полно… — перехватил разговор Сабуров. — Словила Лович свою фортуну, так и ладно. Глядишь, тоже фасон удержит, не хуже прочих. — А что, не слышно было, вроде как слухи ходят, будто того, Цесаревич отказался в пользу Великого князя? — небрежно уронил Гремушин. — Брехня! — добродушно отозвался Роман Кириллович. — На кофейной гуще нагадано. — Эх, кофею-то я, как раз и не пил сегодня… Прислуга носится, как очумелая, оно и понятно, а все ж пойду, попробую добыть хоть что-нибудь посытнее сухой булки… Гремушин скрылся в дверях. Сабуров первый взглянул в глаза Роскофу. Взор Романа Кирилловича был пронзительно ясен. — Догадался, что ли, Платошка? — А ты как думаешь? — Догадался, вижу. Ну и что, друг-племянник, осуждаешь? Несколько мгновений Платон Филиппович молчал, потупив взгляд. Когда же он поднял наконец глаза, бледное лицо его казалось умиротворенным. — В другое время и в другом месте — осудил бы, Роман, ты это знаешь. Но не теперь, нет, не теперь. |