Онлайн книга «Мечеть Парижской Богоматери»
И нашей молитве внемли, Как истребитель погиб «Стерегущий» Вдали от Российской земли. С неуклюжими словами и немудреной мелодией, песня звучала ровно и мощно, как дыхание великана. Командир закричал: Ну, ребята! Для нас не взойдет пусть заря! Героями Русь ведь богата, Умремте ж и мы за Царя!» сама не замечая, почти беззвучно напевала София, прикрепляя четвертый заряд «пластита-н». Отец Лотар, не оборачиваясь, одним только знаком руки остановил Эжена-Оливье, когда тот попытался повторять за ним слова «Conflteоr» [89] . Почему, интересно? Он наверное помнил, что миряне тоже бьют себя кулаком в грудь при словах «mea culpa» [90] . Ну да, троекратно. Ох! Это только у модернистов, а по-нормальному «Confiteor»'a два – один священника, один паствы. Отец Лотар завершил свой. Эжен-Оливье вышел из положения просто: немного промолчал, согнувшись, и трижды произнес только слова, сопровождающие удары в грудь. Господи, уж прости как-нибудь, я же не нарочно. Меа culpa, Господи! «И разом открыли кингстоны И в бездну морскую ушли, Без ропота даже, без стона, Вдали от Российской земли. Только это будет бездна пламени», – усмехнулась София, тщательно выщелкивая на экранчике таймера зеленые цифры. Сколько ж лет эти своды не слышали латыни, невольно подумал отец Лотар, ведь задолго до мусульман, года, пожалуй, с семидесятого. Как раз лет семьдесят и выходит. Как же они соскучились! И чайки туда прилетели Кружася с предсмертной тоской И «Вечную память» пропели Героям в пучине морской. – Dies irae, dies ilia Solvet saeclum in favilla: Teste David cum Sibilla [91] . Quantus tremor est futurus, Quando judex est venturus, Cuncta scripte discussurus! [92] . А ведь это и есть католическая «Вечная память», подумала София, невольно заглядевшись на завораживающий ритм движения священника перед алтарем. А песня все продолжала где-то звучать, странно сплетаясь с погребальным гимном. В том сила России грядущей Герои безсмертны у ней, Так миноносец живет «Стерегущий» В сердцах всех русских людей [93] . Tuba, mirum spargens sonum Per sepulcra regionum, Coget omnes ante thronum. Mors stupebit et natura Cum resinget creatura, Judicanti responsura [94] Ведь это по тем, кто сейчас падает на баррикадах мостов, подумалось Эжену-Оливье. Насколько же легче так погибать! София спустилась вниз, когда гимн уже закончился. Что ж, теперь можно и послушать Литургию. Песчинки минут будут падать дальше сами. Как же жалел Эжен-Оливье, что не понимает со слуха Евангелие, наверное какое-нибудь из тех, где говориться о переходе от смерти к вечной жизни. Но как же везет тем, кто понимает. Евангелие, а за ним проповедь. Откуда он это знает? А вот знает. Точно, отец Лотар повернулся лицом к пастве. Взглянул на Софию, кивнул ей, поняв причину ее отдыха, взглянул, пристально взглянул на Эжена-Оливье. – Возлюбленные мои, я не стану говорить проповеди, хотя это и не совсем правильно. Но все, что можно было сказать, мы сказали сегодня не словами. Эжен-Оливье, после того как ты польешь мне на руки, я управлюсь дальше без министранта. – Что Вы хотите сказать?! – То, что потом ты уже можешь идти. После омовения рук, – священник смотрел на него в упор. – Отец Лотар, Вы что, Вы ничего не поняли?! – тихо, чтобы чуткие к сакральному слову своды не подхватили недостойной человеческой речи, воскликнул Эжен-Оливье. – Я никуда не уйду! Я здесь по праву, я должен умереть вместе с Нотр-Дам. Я потомственный министрант собора. – И ты сегодня в нем прислуживаешь. Никто не оспорил твоего права. Но сегодня не твой черед умирать. – Но я хочу причаститься! – В этом-то он не посмеет отказать, а там видно будет. – Нет, ты еще не готов к Причастию. Если бы эта Литургия была последней на земле, я причастил бы тебя на свой страх. Но твой долг перед собором – причаститься как надо. Пусть в других пределах. Да, ты здесь министрант, – отец Лотар чему-то улыбнулся. – Но капитан корабля сегодня я. Приказываю покинуть борт. Ну да, минут через пятнадцать он бы уже не отошел достаточно далеко от стен, подумала София. – А я твой командир, Левек, – мягко вмешалась она. – И я приказываю тебе жить. Веселые свечки играли в черных глазах Софии Севазмиу, светло-серый взгляд отца Лотара был непреклонен. Восемнадцатилетней силы Эжена-Оливье было не довольно для того, чтобы спорить с этими двумя. – Но кто же будет молиться во время мессы? – упавшим голосом спросил он. – Это только у модернистов священник мог служить без молящихся, ведь так, отец Лотар? – Как-нибудь попробую я, – ответила София. – Я не очень умею, но, сдается, сейчас самое время научиться. – Ну вот, все и устроилось, – отец Лотар повернулся к алтарю. – Gloria tibi, Domine [95] . Эжен-Оливье не следил за словами, он выпал из течения мессы, плывя в потоке своей обиды, обиды невоспринятой жертвы. Где-то по стенам, на болевых точках камня, падали электронные песчинки оставшегося времени. Простые, совсем аптечные бутылочки коричневого стекла (на кожаном футлярчике одной был вытиснен виноград, на второй рисунок стерся вовсе…) дрожали в руках. Эжен-Оливье полил из второго на пальцы отцу Лотару. – Все, ступай с Богом, – тихо шепнул священник, поворачиваясь к алтарю. Ох, и неохота же мальчишке оставаться живым, подумала София. Ничего, дружок, придется тебе это как-нибудь перетерпеть. Без тебя сегодня много легло. Но дело все же сделано. |