Онлайн книга «Сиамский ангел»
Эту дурную баню Марек вспомнил, раздеваясь перед тренировкой. Рядом раздевалась девчонка, он ее знал, девчонку-качка, участницу чемпионатов. Она стянула джинсы и деловито наматывала на бедра пояс для похудения. С другой стороны раздевался старший, не глядя на девчонку, и она тоже ни на кого не глядела. Такое отношение к процессу раздевания устраивало Марека куда больше, чем банная суета. Тут же позировал перед зеркалом в одних символических плавках незнакомый парень с крупным торсом и никудышными ногами. Марек с первого взгляда все понял: и то, как парню хочется на чемпионат, и то, как он никогда не приведет себя в соревновательную форму, ему этого от Бога не дадено. А вот старшенький, даже не слишком утруждая себя, уже дважды выступил в чемпионатах. Генетика у них обоих оказалась неожиданно атлетическая. В зале они, не сговариваясь, стали работать в паре, с одними весами, которые старшенький брал уже для рельефа мышц, все-таки пляжный сезон наступил, а младшенький — так, чтобы ощутить себя после перерыва, и не до упора, а с прохладцей, нечего связки калечить. Потом вместе пошли в душ и в бар — пить протеиновые коктейли, угощал старший. Услышав про старухину истерику, только про старухину, брат не расхохотался, а задумался. — Если не поменять замок, она совсем обнаглеет, — сказал Марек. — Мужиков, что ли, начнет водить? — рассеянно полюбопытствовал старший. Пошутил то есть. — С нее станется. Как ты думаешь, сколько может стоить замок? — М-м… Он старше, выше и тяжелее, но с интеллектом у него все в порядке, подумал Марек, и он сообразит, и где взять недорогой замок, и как его врезать. Однако брат изобрел совсем иное. — Слушай! — Ну? — Давай махнемся. Ты ко мне переедешь, я к тебе. Тут Марек от неожиданного восторга так расхохотался, что в братних глазах зародилось беспокойство. Ну да! Классический сюжет — «близнецы»! Вообще-то старший и младший — не на одно лицо, те, кто хотя бы пару раз видел их вместе, уже не путают, но бабка! Старший усмехался сдержанно — он был способен привести сумасшедшую старуху к повиновению. Марек знал за ним такое свойство — старший умел говорить настолько внушительно, что его даже родители вдруг начинали опасаться. Они не понимали, что там на самом деле под его спокойствием и внушительностью. Старший никогда не срывался, но как бы намекал — худо будет, если сорвусь. Этого искусства тяжелого намека Марек до сих пор не мог постичь. Он начинал волноваться и не умел скрыть волнения, сперва шалили руки, потом — голос, истончался до безобразия, а потом уж выкрикивалось нечто несообразное, такое, что стыдно вспомнить, и потому оно запихивалось в самые гнилые закоулки подсознания. — «Укрощение строптивой»! — воскликнул Марек и вдруг вспомнил — библиотека. Когда его выперли из института — два года назад, и до чего же быстро эти два года пролетели, — он так и не рассчитался с факультетской библиотекой. Книги стояли у дивана четырьмя высокими стопками. Следовало разобраться, что свое, что институтское, и наконец-то избавиться от программной литературы. Шекспир там точно был, именно комедии… или оставить Шекспира?.. А вот что нужно отдать непременно — так это Данте, «Божественную комедию», том толщиной с Мареково бедро. И с картинками. Надо же так себя накрутить, чтобы отгрохать эту кучу терцин. Должно быть, все прочие проблемы у этого Данте Алигьери были решены, а что в таких случаях говорила бабушка-еврейка? Когда коту делать нечего, он яйца лижет, вот как она говорила. Впрочем, у бабушки-полячки тоже было что-то соответствующее… Конечно, ничего страшного, если Данте будет оставлен возле мусорки для развлечения бомжей. Библиотека прислала Мареку четыре открытки с напоминаниями и, видно, похоронила его вместе с Данте. И прочие жуткие книги тоже — там им самое место. Какой идиот в наше время поступает на факультет славистики?! Если бы кто сказал Мареку, что он вечером, готовясь к переезду, скорчится над «Божественной комедией» и очнется в три часа ночи, он бы не то что не поверил… Он мог с головой, плечами и грудной клеткой уйти в книгу, но в нормальную книгу! Это за ним водилось. Считать ли «Божественную комедию» нормальной книгой? Раньше он бы не мог ответить на этот вопрос — когда читаешь что-то по программе за два дня до зачета, не до диагнозов. А в три часа ночи он опознал в книге то самое безумие… * * * …обрывки всех наречий, ропот дикий, Слова, в которых боль, и гнев, и страх, Плесканье рук, и жалобы, и всклики Сливались в гул без времени, в веках, Кружащийся во мгле неозаренной, Как бурным вихрем возмущенный прах. Но я, с главою, ужасом стесненной, Вдруг чью-то тень неясную узрел, Сходящую тропою потаенной. (За сим идет старинная гравюра — Сплетеньем тел передавая стон, Бугрится обнаженная натура; Вергилий с указующим перстом, В прилично складками лежащей тоге, Отменно видный в черноте ночной; А также виден гравий на дороге И Данте с капюшоном за спиной; Его лицо, иссохшее от бденья, И обувь для неблизкого пути; Пергамент, на который наблюденья Он непременно хочет занести. Дыша подземным жаром без усилий, (Смрад не дается резчикам гравюр), Ведет по девяти кругам Вергилий, Устраивая в каждом перекур. Они вдвоем стоят или садятся, Иль Данте пред Вергилием поник; Учитель поучает; тени мчатся; Клокочет Ад; трепещет ученик. Застыли эти двое перед вами, Два истукана в адской суете, С вопросом, изрекаемым руками, С ответом на пронзительном персте.) — Скажи, кто сей, каков его удел? — Спросить я у вожатого о тени, Идущей вниз уверенно, посмел. И мне в ответ: — Достойно удивлений, Что лишь сейчас, пройдя немалый путь И одолев опасные ступени, О нем ты вспомнил. Можно лишь вздохнуть О тех, чья память бережет дурное И возмущеньем лишь пылает грудь. Ты здесь желал увидеть то земное, Что вызывало ненависть твою, Не скорбь над их посмертною судьбою. А между тем в отверженном краю Имел одно божественное право: Когда бы злость ты отпустил свою, Когда бы ты покорно, не лукаво И искренне к Всевышнему воззвал, |