Книга Песня цветов аконита, страница 113 – Светлана Дильдина

Со-Ину звериное чутье подсказало — грядет что-то неладное. Он поспешил к беседке в саду, достал из-под пола несколько тугих свитков, поднял голову — и услышал:

— Благодарим, что избавили нас от поисков. А теперь отдайте бумаги.

У стоящих на пороге людей была нарукавная эмблема — белый журавлик-хита в синем круге.

Ему приходилось и раньше распоряжаться жизнями людей, но тогда это было прихотью повелителя… А сейчас была власть поступать по-своему… и обязанность поступать, как должно.

Бросив взгляд на бумагу с вынесенным судом приговором — обычным, вполне справедливым, — он в первый раз приложил печать к подобному документу. И негромким, шелестящим был голос:

— Закон есть закон.

* * *

Врачей города приглашал к себе. О каждом узнал — много ли у него умирают, много ли выздоравливают. Самым умелым оказали поддержку.

— Вы будете получать деньги не только от пациентов, но из казны округа, — сказал он двум лучшим врачам города. — Конечно, если больные не начнут отправляться на небеса.

Два человека в полосатой одежде почтительно поклонились.

— Я надеюсь, вы сумеете воспитать достойных учеников, — отметил Йири между делом, вспоминая Ёши.

— Мы не тратим время на обучение бездарностей, Высокий. — Слова были сочтены приказом, правда, удивившим и без того преданных своему делу людей.

— Да… Хороших врачей смерть боится… А люди все равно не проживут дольше положенного. Делайте все, что можно.

Когда люди в полосатой одежде скрылись за дверью, ощутил облегчение. Неужели у всех, кто держит в руках человеческую жизнь, такие похожие лица?

* * *

— У вас был срок — три недели на починку этой дороги. И вы согласились с ним.

— Так дожди пошли, господин.

— Вот как?

Нет смысла напоминать, что дождь лил всего один день и просохло все быстро, — а работа не возобновлялась еще несколько дней и потом велась из рук вон плохо.

Вполоборота к помощнику:

— Почему их вообще впустили ко мне?

— Они ведь не совершили никакого преступления и настаивали, что обвинение несправедливо…

— Может, и так. Переведите их в район восточного предгорья — там, в глуши, тоже много работы. Я думаю, она будет исполнена в срок.

Запоздалых попыток оправдания слушать не стал. Провел кончиками пальцев по кромке деревянной напольной вазы — похоже, резьба занимала его куда больше коленопреклоненных людей. Резной рисунок — подлинное искусство — а оправдываться — недостойно.

Больше всего пугало, что он ни с кем не спорил, не выходил из себя и не пытался навязывать свою волю. Он просто исполнял то, что положено по закону, не больше и не меньше, благо, сила и власть позволяли так поступать.

Многие лишились имущества, и оно пополнило казну Окаэры. Некоторые потеряли жизнь.

…Нет смысла спорить с камнем на дороге или преградившим путь деревом — их не должно здесь быть. Значит, не будет.

* * *

— А вы иной, чем мне показалось вначале, — чрезмерно почтительно произносит Аоно.

Не откликается. Только смотрит большими темными глазами.

Высших не обсуждают. Намеренная неловкость… тонко рассчитанная.

— Быть может, вы тоже?.. — почти с улыбкой. И задумчиво:

— Так часто приходится разочаровываться в людях… хорошо, когда этого не происходит. Не так ли?

После недолгого молчания Аоно склоняется перед высшим:

— Простите.

— Мышка показала клыки, — угрюмо пробормотал человек с причудливым ожогом на шее.

— Мышки долго не живут, — успокаивающе сказал второй, в неумеренно пышной одежде.

* * *

Двоюродный брат Аоно, помощника Йири, пригласил господина в свой дом. Судейский чиновник еще не удостаивался этой чести — и теперь, получив согласие, постарался быть безупречным хозяином.

Половинка луны показалась на небе, когда Йири покинул его дом. Воздух последнего месяца лета был пряным и пьянящим, тяжелым, прозрачным и темным.

Йири не обратил никакого внимания на уличного разносчика, который устало плелся в обнимку с плоской корзиной. И когда тот склонился в глубоком поклоне — лишь взглядом скользнул.

Человек бросился под копыта его коня — испуганное животное взвилось на дыбы, и в этот миг тень мелькнула на невысокой крыше. Охранники заметили бы ее сразу, но отвлеклись на человека под копытами.

Но не зря их отбирали особо — от взмаха руки одного нож отлетел в сторону, не успев коснуться плеча.

— Подберите, — велел Йири. Спрыгнул на землю, прикусил губу и не двигался. Лишь несколько мгновений спустя, когда охрана убедилась, что человек на крыше был один, вновь взлетел в седло и, ни слова не говоря, поскакал дальше.

Да и что говорить? Те, кому положено, и так разузнают все. Незадачливого убийцу взяли живым. И человека с корзиной — тоже.

Что лезвие отравлено, узнали быстро — метнувший клинок признался сам.

— Принесите нож, — велел наместник и долго осматривал синеватое лезвие с волнистым узором. Хороший клинок.

— А еще была игла, — сказал тихо — но Шинори, который принес нож, слышал. — Жизнь — это змея, свернувшая кольца, да? — обратился к нему господин.

Тот, растерявшись, молчал. Наместник, с досадой махнув рукой, отослал его.

* * *

— Когда-то давно Энху, глава сильнейшего рода тхай, сумел заключить договор с правителями куда более мелкими, присоединив в результате их земли к своим. Тогда обошлись словами, не кровью. Ее не было.

— Была. Но мало — недостаточно для внесения в хроники. Для того чтобы обрушить мост, не нужно разбирать перила — достаточно покачнуть опору. Иногда это правильней сделать сразу, не ждать раздоров.

Тушечница в форме головы сказочной птицы. Бронза — но сейчас, в лучах солнца, кажется золотом. Нельзя делать птиц из металла — они никогда не смогут взлететь. Аоно между тем говорит:

— Вы знаете, это мой родственник. Наши семьи очень близки. — Помощник и не пытался скрыть тревогу. — Конечно, закон есть закон… только страшно самому попасть под его колесо.

— Я помню.

— Он — всего лишь орудие в чужих руках, его вины в заговоре нет. Не более чем приманка…

— Это легко узнать, не так ли? — Молодой человек опускает ресницы — так бахрома занавески скрывает змею, подумалось Аоно. — Я спрошу его сам.

— Вы так хорошо знаете людей? Или обладаете высшей властью? — срывается с губ совершенно уж непочтительное. Тот словно не замечает вызова, порожденного отчаянием.