Книга Дикая роза, страница 31 – Айрис Мердок

Дуглас, казалось, был слегка шокирован.

— В чисто мирском смысле — может быть, и нет. Но в брачном богослужении содержится слово «любить». Это наш первый обет. Постоянство в любви есть долг, и оно управляется волей в большей степени, нежели в наши дни принято думать. Даже если оставить в стороне божественную благодать.

Энн устала, ей не хотелось разбирать эту проблему ни с участием божественной благодати, ни без оного. Внимание Свона она ощущала физически — словно её дергали за веревки. Словно он стремится её сломить. Может быть, он и в самом деле, пусть бессознательно, стремится сломить её, чтобы потом утешать. А у неё непочатый край работы. Она обещала Боушоту, что поможет поливать розы. И корректура каталога ещё не прочитана. И нужно заняться бельем Миранды. Она сказала:

— Сомневаюсь, чтобы у Рэндла ещё осталось сколько-нибудь любви ко мне. В общем, это не важно. — Но это было очень важно. Только это, в сущности, и было важно.

— Вы должны обвить его сетью доброты и христианской любви, — сказал Дуглас.

Представив себе разъяренного Рэндла, запутавшегося в сетях, Энн чуть не расхохоталась, но тут же сердце её залила жгучая, покровительственная нежность к мужу, так что в следующее мгновение она чуть не расплакалась.

— Ну, не знаю, — сказала она. — Моя любовь к Рэндлу очень несовершенна. Едва ли она способна оказать такое магическое действие.

— Наша любовь по большей части не многого стоит. Но всегда есть тонкая золотая полоска, тот кусочек чистой любви, от которой зависит все остальное… и которая все остальное искупает.

Это, пожалуй, правильно, подумала Энн, но его экзальтация действовала ей на нервы. Она сказала:

— Возможно. Но увидеть это в таком свете я не могу. Все, что видишь, бесформенно и нескладно.

Произнося эти слова, она почувствовала: вот и я такая, бесформенная и нескладная. Нескладной она была ещё в школе, ей тогда говорили, что это пройдет. Не прошло, и она научилась с этим жить, но по мере того, как она взрослела, легче не становилось. Давным-давно, когда её полюбил Рэндл и когда волосы у неё были такие же рыжие, как сейчас у Миранды, в ней была — конечно же, была — какая-то грация, тем и порожденная, что её полюбил блистательный, неотразимый Рэндл. Но это время теперь было трудно даже вообразить. А нескладность осталась, и ещё — усилия, бесконечные усилия приноровиться к людям, с которыми приходилось общаться. А как было с Рэндлом? В дни своего счастья они жили как в тумане, и вопрос этот не возникал. Теперь туман рассеялся, и оказалось, что они несовместимы. А между тем общение с людьми — возможная вещь. Вот с Дугласом, например, она чувствует себя совершенно естественно. И с Феликсом. Коснувшись этого, мысль её тотчас упорхнула. Это было место, куда мыслям не полагалось залетать. Вечно я говорю «нет», подумала Энн, все мои силы уходят на то, чтобы говорить «нет». Ни для чего положительного сил не остается. Вполне понятно, что Рэндл видит во мне смерть, говорит, что я убиваю его веселость. Но почему это так? И ей смутно припомнилась какая-то цитата насчет того, что дьявол — это дух, который все отрицает.

— Бесформенно и нескладно, — сказал Дуглас. — Вот именно. Мы не должны стремиться к тому, чтобы придать нашей жизни зримую форму. Все наши жизни незримо формирует бог. Доброта приемлет такое положение вещей. И любовь его приемлет. Ничего нет пагубнее для любви, чем стремление во всем найти форму.

— Рэндл во всем стремится найти форму, — сказала Энн, — но ведь он художник.

— В первую очередь он человек, а уж потом художник, — произнес Дуглас авторитетно и строго.

Энн почувствовала, что разговор этот ей невмоготу. Будто они вдвоем травят Рэндла. Она сказала:

— Ну, меня ждет работа, — и попыталась встать.

Дуглас Свен удержал её. Он приблизил к ней свое гладкое лицо, втянув подбородок, подпертый пасторским воротничком, шире раскрыв темно-карие глаза, так искусно врезанные в углубления над щеками, и спросил:

— Энн, вы ведь не перестали молиться? Вы молитесь?

Энн ответила яростно:

— Еще бы. Я каждый вечер молюсь, чтобы Рэндл вернулся, — и вдруг разрыдалась.

— Полно, полно, дитя мое, — тихо сказал Свон. Теперь они стояли друг против друга. В тоне его слышалась удовлетворенность, как у человека, благополучно проведшего корабль трудным курсом. Он потянул к себе рыдающую Энн, приглашая её склонить голову ему на плечо.

Дверь гостиной распахнулась, вошла Милдред Финч.

— Надо же! — сказала Милдред.

В следующее мгновение Энн судорожно искала по карманам платок, а Дуглас Свон кашлял и смахивал с лацкана пылинки.

— А-а, Милдред, — сказала Энн. Она нашла платок. Все её лицо было мокро от слез. Просто удивительно, сколько слез может вылиться за одну секунду. Но так или иначе, секунда эта миновала, и Энн вытерла лицо и заправила волосы за уши.

Милдред подошла к ней, описав полукруг, чтобы не наступить на кукол.

— Успокойтесь, милая! — И метнула сердитый взгляд на Свона, который, отступив на несколько шагов, тревожно поглядывал на Энн.

Энн, успевшая справиться с собой, сказала:

— Я так рада вас видеть! — и высморкалась. — Не знаю, что на меня нашло. Я все время была в отличном настроении.

Милдред скептически вздернула брови, а потом, слегка расставив ноги, приняла позу терпеливую, но упрямую, до грубости ясно давая понять, что она ждет, чтобы Свон удалился.

Свон спросил Энн многозначительно-нежным голосом:

— Ну как вы, ничего?

— Какое там ничего, — сказала Милдред и продолжала тоном светской беседы: — А я была в деревне и решила заглянуть к вам. Кажется, дождь собирается. Хорошо, что я захватила зонтик.

Свон все смотрел на Энн. Она сказала:

— Ничего, Дуглас, обошлось. Спасибо, вы были так добры.

Свон легонько потрепал её по плечу, с улыбкой кивнул Милдред, промямлил что-то насчет того, что ему пора домой, и вышел из комнаты.

— Скатертью дорога, — сказала Милдред.

Энн села. Слезы обессилили её. Она была рада Милдред, однако ощущала при виде её смутное беспокойство, словно старая её приятельница могла стать фигурой несообразно значительной, даже угрожающей.

— Снимайте же пальто, — сказала она. — А то у вас такой вид, будто сейчас уйдете. Вы ведь позавтракаете с нами?

— Еще не знаю. А пальто я не сниму. Мне холодно. Непонятно, почему вы камин не зажгли. Ну вот, что я вам говорила? Дождь пошел.

Энн посмотрела в окно. Солнце скрылось, и, повинуясь одной из внезапных причуд, свойственных английскому лету, весь сад дрожал от ветра, деревья и трава намокли и потемнели. Энн почувствовала, что ей тоже холодно. Все на свете разом утеряло смысл.

— О господи, я так устала…

— Вам нужно отдохнуть, — сказала Милдред. Она стояла, все так же расставив ноги, с зонтом под мышкой, сунув руки в карманы теплого синего, в клетку пальто, светлые волосы топорщились вокруг доброго лица, которое к старости не столько покрылось морщинами, сколько смягчилось.