Книга Летоисчисление от Иоанна, страница 11 – Алексей Иванов

Филипп озирался. Просторный высокий подвал освещала сейчас только печь. Её огонь отражался в лужах на полу. Казалось, что Малюта в застенке один.

— Скажи-ка ты гостю, Григорий Лукьяныч, много ли врагов у меня? — нараспев спросил Иоанн, будто произнёс зачин у сказки.

— Хватает, государь… — робко ответил Малюта, моргая.

Сегодня он устал как собака. Но неужели государю открылось что-то такое, чего он просмотрел на пытке? Малюта работал честно, выкладывался весь — и боялся, что работает плохо.

— А нет ли оклеветанных? — напоказ спрашивал Иоанн.

— Все сами признались, — обиженно ответил Малюта.

Он не щадил изменников, клещами выдирал признания, и казнь непризнавшегося казалась ему преждевременной недоделкой.

Филипп рассматривал Малюту, будто иноземца. Этот коренастый мужик каждый день спускается в ад и ходит там по колено в крови. Каждый день творит муки и узнаёт о предательствах. Другой бы на его месте спятил. На чём этот держится?

— Лучше, игумен, спросим прямо у изменников. — Иоанн распахивал перед Филиппом все двери. — Ну-ка посвети, Лукьяныч.

Малюта вытащил откуда-то из темноты пук лучин и запалил их в печи. Свет словно продавил глубину подвала.

Филипп содрогнулся.

На земляном полу на коленях скорчились пять человек. Их руки были стянуты назад. Шеи туго перехватывали петли. Верёвки от петель уходили к потолку и дальше, продетые сквозь кованые кольца, были прикручены к грузу-противовесу — к четырём толстым брёвнам, обмотанным цепью. Брёвна были подвешены к потолочной балке.

— Узнаёшь ли кого? — спросил Иоанн у Филиппа.

В голосе Иоанна мелькнула гордость за силу пытки, что без увечья исказила лица пленников до неузнаваемости. Но Филипп этого не заметил.

— Кого тут узнаешь… — потрясённо пробормотал он.

Иоанн бестрепетно шагнул к пленникам и за волосы задрал голову крайнего из них.

— Это у нас Никита Лычков, — деловито пояснил Иоанн, бросил голову Никиты и задрал голову следующего человека, — а это брат его Данила. Ага…

Третий пленник оказался мёртв.

— А это Ванька Опалихин, окольничий бывший, — сказал Иоанн, заслоняя собой мертвеца, чтобы не увидел Филипп.

Но и четвёртый тоже был мёртв.

— А это кто, Лукьяныч? — озадаченно спросил про него Иоанн.

— Не ведаю, государь, — слегка раздражённо ответил Малюта.

Не его дело было искать воров. Воров искал сам государь — пусть сам и припоминает. Малюта только дознавался до сути воровства.

Иоанн поднял голову пятого пленника. Это был князь Курбатов. Его усадьбу разорили кромешники, от которых убежала Маша.

Курбатов смотрел на царя измученно и безнадёжно.

— Скажи-ка, Митьша, игумену, враг ли ты мне? — спросил Иоанн.

Курбатов перекатил на Филиппа чёрные ядра выпученных глаз.

— Вра-аг… — послушно согласился он.

— И как ты воровал? — Иоанн словно спрашивал урок от ученика.

— Свой полк подвёл ляхам под пушки…

— Эх, Митьша, Митьша… — Иоанн горько повздыхал по-бабьи. — Кто же соблазнил тебя?

— Жигимонт, — с безумной простотой ответил Курбатов.

— Денег, что ли, обещал? — подсказывал Иоанн.

— Не нашли при нём денег, — буркнул Малюта.

Зрачки Курбатова съехали в сторону — князь с трудом припоминал, что следует говорить.

— Деньги новгородцы привезли бы… — вспомнил он.

Иоанн скорбно посмотрел на Филиппа. Курбатов уронил голову.

Филипп знал, как тяжело сейчас державе. Знал, как злобится на Москву Новгород, как зарятся ляхи, как плетут заговоры бояре… И ещё ересь о скором конце света смущает некрепкие умы. Но всё же…

Курбатов теперь сам посмотрел на царя — словно очнулся.

— Казни меня, государь! — разумно и внятно попросил он.

Иоанн опустился рядом с Курбатовым на колени и обнял князя, прижав его голову к своей груди, словно жалел.

— Верю в раскаянье твоё! — со слезой в голосе произнёс Иоанн. — Милости хочешь? — Он поцеловал Курбатова в темя и зашептал на ухо: — Окажу, если дашь слово не являться ко мне…

— Христом богом клянусь! — страстно обещал Курбатов.

Лучины в руке Малюты догорели до пальцев. Малюта выронил лучины, зашипел и замахал обожжённой рукой. Рассыпанные черенки лучин ещё горели на полу.

Иоанн поднялся, перекрестил Курбатова, приобнял Филиппа за плечи и повлёк к выходу.

— И таких, игумен, сотни… — задушевно, с болью негромко говорил Иоанн Филиппу. — Смотришь на них — люди как люди, плачут, каются… А ведь не чужие ворота спьяну своротили — свою державу и государя своего предать хотели… Миловать их?

Иоанн и Филипп только на два шага отошли от пленников — и остановились.

Филипп был потрясён, а потому не мог сопротивляться словам Иоанна. Он не находил возражений — была только вера.

— Миловать, — выдохнул он. — Пусть Господь накажет.

Филипп догадывался, что под пыткой многие наговорили на себя лишнее. Выдали замысел за содеянное. Потому для верности суда надо прощать — вот и всё.

Филипп с трудом собирал мысли по порядку, расставлял их по своим местам, как и положено в хорошо заведённом хозяйстве.

— Бесчестье не в казни, а в грехе. — Он говорил, словно разбирал спутанную пряжу. — А честь — не в каре за грех, а в милости по-божьи.

Иоанн мучительно всматривался в Филиппа, пытаясь понять его.

— Ты кому служить хочешь, отче? — спросил Иоанн. — Господу или государю?

И теперь Филипп не понял Иоанна.

Да, он увидел ломаных на пытке. Да, много крови в державе. Но темнело в глазах и от размаха предательства.

В безвинной крови нет смысла. Что она может породить? Не страх, а только бунт. Нужен ли бунт государю? Не нужен.

Зачем столько крови? Филипп знал Ваню и не верил, что Ваня переродился в царя-изувера. Значит, крови есть оправдание делами державы, только Филипп не знает его, потому что он — не царь. А несогласие — просто от жалости. Страдающего всегда жалко.

Другое дело, что надо больше прощать. Господь прощал — и государь, помазанник его, тоже должен. Надо государя с господом воссоединять — вот задача митрополита. Союзом государя и господа он, иерей, будет служить правде — единому началу.

— Всё едино, государь, — сказал Филипп. — Твоя воля — его воля.

Тихо ликуя, Иоанн возложил обе руки на плечи Филиппу и посмотрел ему в глаза. Филипп не отводил взгляда.

— Наконец-то слышу, чего жду! — провозгласил Иоанн. — Обещай и впредь царю только правду говорить!