Книга Предзнаменование, страница 40 – Валерио Эванджелисти

Магдалена ответила без обиняков:

— Агент инквизиции Испании. Фамильо, как он себя называет.

Мишель вздрогнул.

— Испанская инквизиция! Что же им от нас надо?

— Молинас уверен, что ты занимаешься некромантией и происходишь из семьи колдунов.

— Вот оно что! Все нелепые истории моего отца, которые он сочинял, чтобы облагородить прошлое семьи, теперь обернулись против меня. — Мишель размышлял вслух, и лоб его прорезали морщины. В глубине души он понимал, что главное обвинение может быть гораздо серьезнее, но не хотел об этом даже думать. Он снова наклонился к жене. — Как давно ты с ним общаешься?

— О, еще с тех пор, как вы были студентом.

— И ты говоришь это без малейшего стыда, словно это обычное дело!

— Постарайтесь меня понять. Для меня рассказать вам все означает освободиться от тяжкого груза.

Мишелю пришлось отвести взгляд. В глазах Магдалены не было ни любви, ни покорности, ни раскаяния. В них только вспыхивало беспокойство, когда сверху доносился непрекращающийся детский плач. Мишель провел рукой но лбу, покрытому каплями пота.

— Постарайся не врать. Ты была его любовницей?

— Нет, никогда.

— Но ты шпионила за мной!

— Вот это правда. Он меня шантажировал, угрожал донести как на ведьму.

Мишель пожал плечами.

— Нынче во Франции ведьм почти не жгут. Инквизиция занята лютеранами, и ведьмы не идут с ними в сравнение.

— Несколько лет назад все было по-другому.

— Времена изменились, ты хорошо это понимаешь. Однако ты продолжала шпионить за мной. Зачем?

Магдалена была абсолютно спокойна, словно собственная дальнейшая судьба ее не волновала.

— Да, это правда, — сказала она.

— Но почему? Дай ответ, чтобы я понял причину.

Она ответила с неожиданной горячностью:

— Потому что, хоть Молинас и мерзкая тварь, он все-таки гораздо лучше вас!

Мишель словно получил сильный удар под ложечку. Чуть не выронив подсвечник, он рухнул на другой конец дивана и долго не мог вымолвить ни слова. Потом дыхание вернулось к нему.

— Неужели я тебе так ненавистен, шлюха?

— Ненавистны. Наш брак принес мне только унижения и побои. Сотрудничая с Молинасом, я мстила за себя, хотя он и змея в человеческом облике.

Воцарилось долгое молчание. Такое долгое, что даже дети наверху затихли, задохнувшись темнотой и собственным страхом. Мишель сидел, упершись локтями в колени и стиснув руками голову. Потом поднял глаза.

— Магдалена, — впервые за долгие годы он назвал жену по имени. — Знаешь, что я сделаю с тобой?

Она повела плечами.

— Наверное, убьете. Сначала побьете или изнасилуете, а потом все равно убьете. Этого требует ваша обожаемая респектабельность.

Обращение на «вы», оставшееся только у нее, теперь подчеркивало дистанцию, сверкая отточенной холодной сталью.

Мишель оторопел. Он смотрел на жену, словно увидев ее впервые. Длинные распущенные волосы были по-прежнему великолепны, как и глаза необычной синевы. Но лицо, с которого он свел веснушки, избороздили морщины, вокруг глаз залегли тени. Рот, который раньше все время улыбался, обвела глубокая скорбная складка.

Однако времени на сантименты не было. Мишель поднялся с видом властным и решительным.

— Ты приписываешь мне намерения бандита, и это только доказывает твою лживость. Но у тебя есть еще возможность оправдаться, если ответишь искренне: принимала ли ты участие в краже рукописи или нет?

Магдалена с удивлением развела руками.

— Нет. В то время мы еще не были знакомы, разве вы не помните?

— Однако ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Теперь рукопись у Молинаса?

— Думаю, да. Он то и дело упоминал ее как предмет, сбивший вас с пути истинного.

— И ты знаешь, что он там нашел интересного?

— Нет… Но он все время повторял одно слово, которое, наверное, было для него мучительной загадкой.

— Что за слово?

— Абра… Абразакс.

Мишель разразился такими неистовыми проклятиями, что, находись он в Тулузе, его бы сразу приговорили к позорному столбу. Он вскочил на ноги и указал пальцем на жену:

— Я не стану тебя ни бить, ни насиловать.

С этой минуты я с тобой развелся. Пойди забери своих детенышей и ступай вон из моего дома. Я не желаю тебя больше видеть.

Ее била дрожь, но она и бровью не повела. Сглотнув, она тихо сказала:

— Теперь ночь, я не знаю, куда идти. Прошу вас, дайте мне остаться до утра. Обещаю, что на рассвете навсегда покину ваш дом.

— Нет, уходи сейчас. Ты оскверняешь мое жилище.

Мишель стоял, наклонив голову, и не шелохнулся, когда Магдалена устало вышла, потом вернулась с узлом вещей, на ходу одевая детей. Он спросил себя, как бы он поступил, если бы она все-таки попросила прощения, но отогнал эту мысль прочь. Теперь ему надо было сосредоточиться на другом: как объяснить горожанам изгнание своего семейства. Ясно, что он потеряет расположение многих из них, если заведет разговор о неверности жены и своем сомнительном отцовстве. Что же придумать, чтобы себя не скомпрометировать?

Он так углубился в эти мысли, что вовсе не заметил бы Магдалены, если бы не плачущие дети. С детьми на руках и с узлом вещей она брела к выходу. Мишель отвернулся, по-прежнему низко наклонив голову. Раздалось бряцанье дверной щеколды, потом порыв ветра захлопнул дверь.

С улицы донесся колокольчик чумной телеги, медленно катившей под разудалые песни пьяных alarbres. Мишель подошел к одному из окон, выходивших на освещенную луной улицу. Магдалена шаталась, еле удерживая на руках детей и узел с вещами. Она сделала несколько неверных шагво и затопталась на месте, не зная, куда пойти. Дорогу ей преградила телега alarbres.

Один из них свесился к Магдалене и что-то прокричал. Слов Мишель не расслышал, но догадался, что речь шла о шутливом и развязном предложении подвезти. К его удивлению, Магдалена кивнула. В мгновение ока движения alarbres изменились: двое поднимали детей, третий — узел с вещами, главный подал руку Магдалене и что-то сказал. Видимо, предупреждал не прикасаться к телам больных и умирающих. Она, казалось, его не поняла и повалилась между больными, увлекая за собой детей.

Немыслимая тоска охватила Мишеля. Он попытался открыть окно и предупредить жену, но руки дрожали, и ему не удавалось поднять шпингалеты. А когда наконец удалось, телега уже укатила, громыхая по булыжной мостовой.

Этот звук был непереносим. Мишель рванулся на чердак в поисках ястребиной травы, испытывая отчаянную потребность хоть на короткий миг забыться, уйти из этой реальности.