Книга Предзнаменование, страница 44 – Валерио Эванджелисти

Мишель был потрясен. Он ожидал слез, упреков, на худой конец, болезненного безразличия, но поведение Магдалены не укладывалось ни в одну схему. Может, это от жара? Надо было ей помочь.

— Послушай, — сказал он взволнованно. — Я знаю, что очень виноват перед тобой и всю жизнь буду искупать свою вину. Но ты должна выздороветь. Я верю, мы будем счастливы вместе. Мы должны быть счастливы! У меня есть средства от чумы, известные только мне. Я пойду домой и принесу…

— Нет, не уходи.

В словах, сказанных сдавленным голосом, прозвучала страстная настойчивость. Слезы заволокли глаза Мишеля, в носу защипало и захлюпало. Он нашел руки жены, сжимавшие трупик ребенка, и нежно их погладил.

— Я знаю, ты поправишься, многие поправляются!

Магдалена, казалось, не слышала его.

— Не уходи, — повторила она, встряхнув рыжими волосами. — Неопознанные трупы сбрасывают в общие могилы. Я хочу, чтобы меня похоронили в собственной могиле, и моих детей тоже. Ты один можешь гарантировать опознание. Я бы хотела, чтобы и Присцилла была здесь, но боюсь, ее уже похоронили.

Мишель впал в безграничное отчаяние. Он словно к стенке обращался: его не слышали. Сдерживая слезы, он обрушился на виновника своих бед:

— Это все Молинас! Если бы эта змея не вползла в нашу жизнь, как мы были бы счастливы! Этот человек — настоящий Вельзевул, зло во плоти!

Магдалена дернулась всем телом, может, от приступа озноба. Рене выскользнул из ее рук и остался лежать на земле — маленькое тихое тельце. Но она ничего не заметила и продолжала прижимать к себе пустые руки. По запекшимся губам вдруг пробежала усмешка.

— Как все странно в жизни! — прошептала она. — Молинас казался последним негодяем, а в этой комедии получился лучшим. Он использовал меня, веря, что делает благое дело. Он пользовался моим телом, но ни разу ко мне не прикоснулся: ему просто надо было избавиться от наваждения, которое мучило его. Он знает, что такое быть мышью, и думаю, страдает от этого. И в глубине души первый себя за это презирает. И не добивается никакой респектабельности.

Мишель не понял. А если бы и понял, то отогнал бы от себя эту мысль, все списав на лихорадочный бред. В здравом уме ни одна женщина не смогла бы произнести таких сложных и дерзких фраз. Он перестал плакать и подозвал к себе Рондле, облаченного в кожаный жилет, увенчанный «курьей головой». Тот сразу подошел.

— Что случилось?

Нагнувшись над Рене, он попытался приподнять его голову, но тут же выпустил, и она снова упала.

Мишель указал на Магдалену.

— Можно перенести ее ко мне в дом? Я сам буду за ней ухаживать…

— Конечно. Указом бальи это, правда, запрещено, но я уверен, что мэтр Широн…

— Я не хочу к нему в дом, — сказала Магдалена дрожащим, но решительным голосом. Она смотрела в пустоту, а руки ее были сложены под грудью так, словно все еще держали ребенка. Она, казалось, уже ничего не видела и не чувствовала, но разум оставался ясным, и болезнь только обостряла эту таинственную просветленность. — Я не хочу к нему в дом, — повторила она. — Его дом был тюрьмой.

Заметив смущение Мишеля, Рондле сказал:

— Подумайте хорошенько, мадам. Вы же знаете, что ваш муж — талантливый врач и он вылечил многих зачумленных. Ваша судьба в руках Господа.

И тут Магдалена еще раз всех удивила.

— Лучше уж руки Господа, чем руки респектабельного господина.

Рондле пристально взглянул в лицо Мишеля.

— Наверное, это была очень умная женщина.

— О да. — Мишель стиснул руки. Однако отчаяние не помешало ему прибавить: — Хотя и очень низкого происхождения.

В этот момент Магдалена хрипло вскрикнула. Должно быть, к ней вернулась чувствительность, и она поняла, что руки пусты.

— А где Рене? Его вы тоже куда-то унесли?

Рондле склонился над матрасом.

— К несчастью, мадам, Рене больше нет. — Он не решался прикоснуться к лежащему на земле тельцу: боялся, что мать его увидит. — Обещаю, что его похоронят по-христиански.

— Тогда у меня больше никого нет. Если бы сестры были живы, они пришли бы сюда. Мне осталось только самой умереть.

— Где священник? Не может быть, чтобы тут не было священника! — спохватился Мишель. Эта странная сцена была ему невыносима, и он изо всех сил пытался втиснуть ее пусть в трагическую, но понятную ему рамку. — Кто отправляет таинства на этом поле? Рондле собрался было ответить, но Магдалена тихо перебила его:

— Священники были моими первыми любовниками. Мне тогда исполнилось одиннадцать… Не хочу, чтобы они же стали последними.

— Хватит! Не богохульствуй! — Мишель наклонился и с усилием поднял на руки хрупкое тело, не обращая внимания на резкий запах гниения. Он с вызовом обернулся к Рондле и подходящему к ним Робине, тоже одетому в кожаный жилет. — Я забираю ее, — сказал он решительно.

Уходя, он явственно услышал голоса друзей.

— У меня нет слов, — прошептал Рондле. — Не знаю, кто эта женщина — ангел или дьявол.

— Ангелы и дьяволы одной породы, — философски заметил Робине. — Пойдем, у нас еще много больных.

При выходе из лазарета, с мукой прижимая к себе жену, Мишель увидел, что ему навстречу движется еще одна «курья голова». Когда существо сняло маску, он узнал Фил ибера Саразена. Нос его раздулся от вставленных в ноздри ватных шариков с дезинфицирующими растворами. Мишель с облегчением рванулся ему навстречу.

— Филибер, нет ли какой телеги? Я должен отвезти Магдалену домой.

— Здесь телеги есть только у alarbres. Хотя я могу для тебя поискать… — Он вдруг осекся, подошел к Магдалене, обвисшей на руках Мишеля, и приподнял ей лицо. — А ты уверен, что она еще дышит? — неожиданно резко спросил он.

— Конечно. Еще минуту назад… — Ужасное подозрение пронизало мозг Мишеля. Тело, которое он прижимал к груди, больше не горело в лихорадке. — Она не могла умереть… Чума не протекает так быстро.

Саразен мрачно положил руку на сердце Магдалены и тут же отдернул.

— Опусти ее на землю, Мишель. Магдалены больше нет.

Мишель сдавленно вскрикнул и крепче прижал жену к груди, словно ограждая от опасности. Руки ощутили холод, которого он раньше не замечал.

Саразен покачал головой.

— Положи ее на землю. Ты добрый христианин и знаешь, что она продолжает жить в ином мире. Тебе же остается только мужаться.

Мишель снова заплакал, но на этот раз повиновался. Он осторожно опустил тело Магдалены на землю. Слезы бежали по его лицу и бороде. Он упал на колени, нежно провел рукой по лбу жены, поправил на ней рубашку.

— Иди домой, Мишель, — медленно и тяжело сказал Саразен. — Я о ней позабочусь. Найду священника. Ее похоронят, как положено.