Книга Sacre Bleu. Комедия д’искусства, страница 53 – Кристофер Мур

— А далеко ли ты ушел?

— Года на три. Да, три года. Жюльетт вся светится.

— Ну еще бы, — сказал Профессёр. — Но тебе нужно идти дальше, глубже, вниз по лестнице, пока снова не увидишь Красовщика. Ниже, ниже, обратно в прошлое.

— Я его вижу!

— А далеко ли ты ушел?

— Я еще маленький. Лет четырнадцать.

— И тебя втайне возбуждают монахини в школе? — поинтересовался Анри.

— Нет, монахинь тут нет, — ответил Люсьен.

— Тогда, наверное, только у меня так, — вздохнул Тулуз-Лотрек.

— Не только, — кратко отозвался Профессёр, но распространяться не стал. — Дальше, Люсьен. Что ты видишь?

— Раннее утро, идет дождь. Я ходил под дождем, но теперь я под крышей. Она очень высоко и стеклянная.

— А где эта крыша?

— Это вокзал. Это Сен-Лазар. Я нес три мольберта и ящик с красками для месье Моне. А он пока еще стоит под дождем и разговаривает с Красовщиком. Красовщик не может загнать своего осла под навес вокзала. Месье Моне говорит, что у него нет денег на краски. Говорит, что перенесет на холст ярость дыма и пара. Красовщик протягивает ему тюбик ультрамарина. Говорит, что лишь так и можно, а Моне заплатит ему как-нибудь потом. Я не слышу, что Красовщик говорит дальше, но месье Моне над ним смеется и берет у него краску.

— А Красовщик с девушкой? — спросил Анри. — Ты девушку какую-нибудь видишь?

— Да. Но не с Красовщиком. Близко. Она внутри вокзала. Но еще слишком рано, вокруг почти никого нет.

— Как она выглядит?

— Не видно. Она держит зонтик, лица не разглядеть. Маленькая, худенькая. Но по платью и осанке видно, что совсем юная.

— А ближе подойти ты не можешь? — спросил Профессёр. — Попробуй ее разглядеть получше.

— Я ставлю мольберты и подхожу к ней. Она выглядывает из-под зонтика, а потом быстро уходит… к выходу на рю де Ром. А когда ступает под дождь, зонтик приходится поднять. Да, она совсем юная. Хорошенькая.

— Ты ее знаешь?

— Грудь успел потрогать? — спросил Анри.

— Месье Тулуз-Лотрек, прошу вас, — вмешался Профессёр.

— А что? Это же иллюзия, тут не бывает никакой благопристойности.

— Это Марго, — сказал Люсьен. — Девушка, которую писал месье Ренуар в «Галетной мельнице». Она склоняется к Красовщику и что-то говорит ему за зонтиком. Они уходят вместе по бульвару. Попробую пойти за ними.

Париж, 1877 г. Вокзал Сен-Лазар

— Я — художник Моне, — объявил Моне начальнику вокзала. Носильщик, вручивший тому визитную карточку художника, так и остался стоять у начальственного стола, замерев в полупоклоне перед таким великолепным господином. Люсьен переминался с ноги на ногу в дверях, пуская слюни, как ему и было велено, возился с тремя мольбертами, ящиком красок и еще одним, громоздким — носить непросохшие холсты.

Моне был в бархатной куртке и шелковом жилете, препоясанном золотой часовой цепочкой, запястья драпированы кружевными манжетами, шея повязана черным шелковым платком, заколотым булавкой с жемчужиной. До последнего дюйма особа благородная, денди и повелитель вселенной. Правда, лацкан куртки у него немного топорщился — под ним в нагрудном кармане скрывался недоеденный багет, остаток завтрака, который ему прислала мамаша Лессар, ибо денег на еду у него не было.

— Я решил запечатлеть ваш вокзал, — продолжал Моне. — Должен признать, я разрывался в сомнениях, не отправиться ли мне на Гар-дю-Нор, но потом решил, что в вашем больше характера. Поэтому честь выпала вокзалу Сен-Лазар.

Начальник, худой, нервный и лысоватый — такие мужчины сложены быть бюрократами, — весь смешался. Встал за своим начальственным столом, весь в клетчатом костюме охряного оттенка, зашелестел бумажками так, словно что-то на этом столе могло подтвердить ценность вверенного ему вокзала.

— Это — мой ассистент Люсьен, — провозгласил Моне, развернулся и зашагал из кабинета в огромный зал. — Он простак, но я позволяю ему быть моим носильщиком, чтобы он не голодал. Не тревожьтесь, если вдруг заметите, как он ест краску. Я выделяю ему полтюбика в день.

— Bonjour, — хлюпнув слюнями, выдавил Люсьен.

Начальник вокзала и носильщик с неловкостью во взглядах кивнули мальчику и протиснулись мимо него в дверной проем, словно, даже коснувшись его, можно отравиться. Вслед за художником они вывалились на перрон под большие часы.

— Я желаю запечатлеть пар и дым, ярость паровозов, что готовятся к отбытию. Я напишу туман, понимаете, перенесу на холст такое, что никогда никуда не переносилось.

Начальник вокзала и носильщик согласно кивнули, но иначе не шевельнулись — казалось, и не намерены, будто повадка художника их ошеломила.

— Люсьен, устанавливай мольберты, — произнес Моне, показывая, где: — Там! Там! Там!

От лая этих приказов начальник вокзала, похоже, встрепенулся и сбросил одурелость. Разумеется, чтобы получился пар, топки в паровозах следует разжечь.

— Загоните двенадцатый под крышу. Машинистам держать локомотивы под парами.

— Мне нужно, чтобы все выпустили пар разом, — сказал Моне.

— Пар выпускать по моей команде, — рявкнул начальник носильщику, и тот заспешил прочь по перрону. А Моне начальник сказал: — Месье, не могу ли я предложить вам удовольствоваться одним паровозом под парами за раз. В такую влажную погоду, как сегодня, весь вокзал может оказаться в тумане, и вы не сможете ничего запечатлеть.

— Прекрасно, мне нужен ураган пара. Призрак Тёрнера перевернется в гробу от той бури, что я сегодня запечатлею, — ответил Моне. — Дайте мне знать, когда все будет готово.

Из ящика он вытащил палитру и принялся накладывать на нее краски, а Люсьен тем временем укрепил загрунтованные холсты на мольбертах и, воздев бровь, посмотрел на хозяина, ожидая одобрения.

Моне постоял за каждым по очереди, прикинул, как с этих точек смотрится вокзал, поправил их, чтобы перспектива с каждого открывалась почти одинаковая. Затем взял широкую плоскую кисть, обмакнул ее в чашку скипидара на палитре, набрал свинцовых белил, а уголок обмакнул в ультрамарин Красовщика. Через секунду он уже заливал верх каждого холста голубым, переходя от одного этюдника к другому и обратно.

— Но, месье Моне, — не понял Люсьен, — поезда же еще не готовы. Как вы можете ловить миг, если этот миг еще не наступил? — Ну вот и как ему учиться у мастеров, если они меняют свой художественный метод, не предупредив? Моне раньше не подцвечивал холсты перед началом работы — по крайней мере, Люсьен за ним такого никогда не замечал.

— Ты просто смотри, Люсьен. И не забывай слюни пускать, когда вернется начальник.

«Месье Моне рехнулся», — подумал мальчик. Ну, не вполне, конечно, но посторонние наверняка сочли бы это предприятие безумным. Люсьен сидел рядом, когда Моне и Ренуар пили кофе у них в булочной вскоре после первой выставки импрессионистов. Тогда один рецензент написал: «Месье Моне, похоже, рассматривает весь мир через облако тумана».