Книга Последний брат, страница 41 – Лев Соколов

Дважды тот человек был рожден.

Дважды родиться был принужден.

Первый раз матерью и отцом.

Ну а второй раз своим языком.

Был рожден человеком, раз, да.

Ну а язык породил мне врага.

Лучше б язык он себе оторвал.

Лучше б воронам его отдал.

Тяжки две жизни, давит гнёт их.

Он не осилит жить за двоих.

Так я решил, так подумал, да.

Я отличил моего врага.

На южной опушке растет лес прямой.

На южной опушке напитан смолой.

Хороший лес для нижних основ.

Нашел я себе сосну без сучков.

Эта пойдет, я подумал, да.

И вспоминал моего врага.

Нашел березу для верхних основ,

Нашел черемуху для концов,

Срубил и сушил древесину три дня.

И радость на сердце была у меня.

Ровно сохнет, заметил я, да.

И вспоминал моего врага.

У дерева нрав, нагнешь — оно встанет.

У дерева нрав — но гибало заставит.

Гибало гнет, после сушит костер,

И часто смолой я основу тер.

Добрый изгиб, я подумал, да.

И вспоминал моего врага.

Я рыбу добыл для кишок с чешуей.

Я рыбу добыл — крепок рыбий клей.

Ладно я склеил свою кибить.

А сверху тонкого корня нить.

Так не разойдется, сказал я, да.

И вспоминал моего врага.

Оленя добыл я ради спины,

Оленя добыл — сухожилья сильны.

Оклеил снаружи я жилой кибить.

Сушить, снова клеить, и снова сушить.

Так будет гибко, смеялся я, да.

И вспоминал моего врага.

Я тура добыл, был он очень здоров.

Я тура добыл ради полых рогов.

Усилил внутри мягким рогом кибить.

Чтоб прочность и гибкость соединить.

Красиво и прочно, думал я, да.

И вспоминал моего врага.

С березы кору аккуратно снимал

С березы кору я водой пропитал.

Оклеил дугу я округ берестой.

Оклеил, чтоб шов был под тетивой.

Сказал, и луку кора нужна, да.

И вспоминал моего врага.

Сплетал я жильные нити шнуром,

Сплетал и скручивал их потом,

Плотнил жилы я и полировал,

Сквозь чурку в отверстие их пропускал.

Добра тетива, я подумал, да.

И вспоминал моего врага.

Острым ножом я планку строгал.

Острым ножом древко я вырезал.

Выемку сделал с глубоким дном,

Чтоб черешок вошел с винтом.

Ровное древко, был рад я, да.

И вспоминал моего врага.

За плату кузнец-харалуг помогал.

За плату я сам наконечник ковал.

Трехгранный острый блестит металл.

Напильником долго его изощрял.

Хвалил изумленный кузнец меня, да.

А я вспоминал моего врага.

Ради перьев добыл я орла.

Ради маховых, с края крыла.

Клеил к древку и нитью крепил.

Чтобы в стреле дух орлиный жил.

Попробовал, точная вышла, да.

И вспоминал моего врага.

Гадюку в степи по весне я добыл.

Гадюки я яд с зубов нацедил.

Высушивал яд и думал я,

Отведай змей сам, как жалит змея.

Язык твой змеиный, вот яд тебе, да.

Так я вспоминал моего врага.

До нового лета мой лук высыхал.

До лета силу вбирал, а я ждал.

Достал я свой лук из высохшей стружки.

Достал тетиву и надел за ушки.

Друзьям и врагам все лучшее, да.

Проведать пойду моего врага.

Напряг плечи я, тетиву выбирая.

Напряг плечи лук, себя выгибая.

Ударилась о браслет тетива.

Орлиная точно летит стрела…

До дому шел, думал, добрый лук, да.

И не вспоминал моего врага.

— О чем это они поют? — вопрошал в очередной раз Тит.

— Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, — меланхолично отвечал Улеб.

— И?

— Чего и?

— И дальше что?

— Да ничего. Застрелил, и все.

— И они об этом столько пели?!

— Ага.

Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.

— О чем он поет? — спрашивали стражи Юлхуша.

— Двое купцов плыли на корабле. Чуть не потопли, — переводил Юлхуш. — Но Аллах внял их молитвам и спас.

— О! Аллах велик! — отзывались стражи. Все они были муслимами.

Так и длился путь.

* * *

Ораз покачивался от усталости. Ход коня мотал его то вправо, то влево. Тело ныло, будто кто-то налил все мышцы ядом. Конь тоже был измотан. Ровный шаг его иногда сбивался, и седока потряхивало, будто куль с зерном. Он уже не помогал коню нести себя. Хотелось упасть на холку и дать себе забыться сладким отдыхом. Но не было времени для отдыха. Не было. Они и так непоправимо опаздывали. Отдать себя соблазну слабости мешало данное слово. А еще стыд. Раскаленными гвоздями к седлу пригвождал стыд. Щеки злым румянцем наливал стыд.

Стыдно было бы не устоять под взглядом Таргына, который едет позади него, и наверняка тоже черпает в нем крепость. Предательский голосок в голове нашептывает, что Таргын на добрый десяток лет моложе, значит, и дорога ему легче. Но ведь он, Ораз, опытнее. Крепись!

Стыдно упасть и под взглядом Санжара, который теперь остался так далеко, что не смог бы видеть его при всем желании. Да и был Санжар так плох, когда они его оставляли, что еще неизвестно, одолеет ли он смерть. Но все равно. И стыдно под взглядом тех семи, с кем он начал сегодняшний путь, и кто уже точно ничего не увидят в этом мире. Кажется, он все глядят в спину. Стыдно. Крепись!

Старый Лис послал их в путь с большим запасом по времени. Лучше прийти раньше на день, чем опоздать на секунду, сказал старик, и это была правда. Они вышли с запасом, потому что немалую часть улуса нужно было преодолеть. Первое время они шли ходко. Но затем сам судьба стала ставить им препятствия. Сперва зарядили беспросветные дожди, и две недели они отчаянно метались по берегам вспучившейся реки, которая грязным потоком сносила всех, кто пытался по ней переправиться. Они наконец нашли лодку, и под крики оставшегося на берегу лодочника, который обзывал их самоубийцами, одолели реку. Но время было потрачено, и главное, кони остались на том берегу.