Книга Белый крест, страница 24 – Наталья Иртенина

И вот старые легенды ожили в городе N, пожелавшем увековечить память профессора. У монумента отвалилась голова, и заговорили о мистике, о произволении свыше. Дворянское собрание пришло к компромиссу. Голову памятнику приделать обратно, но поставить его не на центральной улице, как собирались, а скромно — в сквере возле Института физики плазмы, где плодотворно трудился профессор.

Мурманцев заглянул в большие твердые глаза физика. Внезапно что-то знакомое почудилось в выражении монументального лица. Где-то это уже было. Где-то и когда-то. Но тридцать лет назад, когда исчез профессор, Мурманцев еще на свет не появился. Определенно, памятник кого-то напоминает.

Мурманцев не любил этих ощущений дежа вю. Приходится перелопачивать в уме горы старой, давно упакованной в архивы информации и все ради того, чтобы в конце с удовлетворением вздохнуть: ага, вот оно что. Поэтому, когда дворник Никодим, в фартуке и с граблями, доложил о прибывшей машине с рабочими, Мурманцев даже обрадовался. Велел только не слишком топтать сад и клумбы, подхватил ребенка под руку и ушел в дом. Стефан не сопротивлялся, хотя мог.

После завтрака, когда возня и крики в саду утихли, Стаси подозвала мужа к окну на втором этаже.

— Видишь? — многозначительно спросила она.

— Этого бородача в мятой шляпе и с болонкой? А что с ним?

На противоположной стороне тихой улочки медленно шаркал ногами неброско одетый человек. Собачонка, тряся хвостиком, обнюхивала основание фонаря, готовясь его ароматизировать.

— Он ходит там уже полчаса. На одном месте.

— Тебе это кажется подозрительным? Родная моя, он просто ленив, а собака требует выгула. Обычный мещанин. Хотя, конечно, безобразие — выгуливать прямо на тротуарах. Куда смотрят околоточные?

— Нет, ленивый ушел бы через десять минут. И не стал бы менять место выгула. А этот появился здесь только вчера. Ты видел его раньше?

— Не видел, но…

В этот момент человек с собакой посмотрел прямо на них, потом отвернулся, надвинул шляпу на глаза и поспешно удалился, таща на поводке своего кабыздоха.

— Твоя взяла, — сказал Мурманцев. — Он наблюдал за домом. Вопрос в том, с какими целями. Может, просто удовлетворял любопытство. Или он газетчик. Пишет статью о «печально знаменитом доме», где лишаются голов памятники и проводятся испытания секретного имперского супероружия.

— А вон и еще один газетчик. Не много ли внимания даже к «печально знаменитому»?

По решетке перед домом полз нетрезвый господин в клетчатом костюме и глубоком клетчатом кепи, из-под которого курчавились богатые бакенбарды. Он перебирал руками прутья, потом переставлял ноги и совершал все это так старательно, что казалось, все его внимание поглощено процессом движения. Но, сделав два шага, он останавливался передохнуть и бросал острые, слишком быстрые для пьяного взгляды в сторону дома.

Мурманцев взял с полки камеру, задернул занавеску, открыл окно и, прячась, заснял никудышного актера.

— А этот тебе попадался раньше? — спросил он жену.

— Как будто нет. Если его бакенбарды не наклеенные. Чересчур пародийно он выглядит.

Клетчатый тем временем дополз до угла ограды и скрылся из виду.

— Что будем делать? — поинтересовалась Стаси.

— Непохоже на профессионалов, — пожал плечами Мурманцев. — Цирк какой-то. Подождем пока. Но на окно в детской придется ставить решетку.

Вооружившись пухлым томом городского справочника и телефоном, он обзвонил несколько мастерских и договорился с одной из них.

— Сегодня в три приедут замерить, завтра поставят, — сообщил жене. — Тебе не нравится эта идея?

— А тебе бы понравилось жить в клетке?

— Не жить, а только проводить ночь. Нам в любом случае приходится запирать его до утра. Мы не можем держать его в поле зрения сутки напролет. Для четырехлетнего он слишком резв.

— Я лишь хочу, чтобы ты не забывал — он ребенок, а мы не тюремщики. Мы должны как-то подстраиваться под его… особенности.

— Так написано в книжках о воспитании детей? — удивился Мурманцев. — Не знал. Эти новые моды прошли мимо меня. Но я всегда был против избытка либерального гуманизма. Гуманизм вреден, потому что распускает сопли. Один старый монах говорил мне: человеколюбие бывает разное, одно — от Бога, другое — от беса. Одно делает человека сильным, чистым и добрым, другое — слабым, похотливым и завистливым. Первое подразумевает строгость и ограничения, второе — дурные разглагольствования про свободу и самовыражение. Ты с кем?

— Странный вопрос. Я с тобой, пока ты со мной.

— Хороший ответ. Мне нравится. Так что, тема исчерпана?

— С тобой невозможно спорить. — Она села к нему на колени.

— А кто говорил, что со мной будет легко? — Он совсем не был против.

Некоторое время они сосредоточенно молчали, занятые друг другом. Потом она оторвалась от его губ и без всякого предупреждения сообщила:

— Кажется, я беременна.

Мурманцев захлопал глазами. Лицо у него сделалось удивленным и невозможно комичным. Стаси подавила смешок.

— По-твоему, это так противоестественно? — поинтересовалась она.

— Прости. Я стал туп. Ты сказала, что у тебя в животе — мой сын? — покраснев, потом побледнев уточнил Мурманцев.

— Конечно, нет, глупый. Я сказала, что там — твоя дочь.

— Ага, — кивнул он. — Теперь понял.

И стиснул жену медвежьей хваткой.

На следующее утро Мурманцев сидел в кресле у электрического камина и читал газету. Рядом на подставке дымилась чашка кофе. Стаси отдавала на кухне распоряжения к обеду. Стефан расположился на диване и медленно, со вкусом вырывал из блокнота листы. Было видно, что ему нравится эта музыка — мелодичный треск бумаги о скрепляющие листки кольца. Оторванные страницы соскальзывали, планировали парашютиками и устилали пол.

Вернулась Стаси. Поглядела на листопад, отобрала у ребенка истерзанный блокнот. Села рядом и раскрыла книжку — «Конек-горбунок». Стефан, увидев замену блокнота, потянулся к страницам, проверить, какую музыку играют они. Стаси огорченно захлопнула книжку и убрала подальше.

— Уль-уйцы участили вылазки на урантийской части Палестины, — сообщил Мурманцев, не отрываясь от газеты.

— К празднику какому-нибудь готовят пожертвования? — предположила Стаси.

— У воинов узкой тропы дзен-ислама только один праздник. Отрешение от жизни в слиянии с божественной пустотой.

— Да, но почему они прыгают для этого в жерло вулкана?

— Традиция такая, — флегматично объяснил Мурманцев. — Стихия божественного Ничто присутствует повсюду, но преимущественно ощущается как огонь и горячая лава. Разумеется, эти ощущения иллюзорны, как и все в мире.