Книга Царь-гора, страница 56 – Наталья Иртенина

— Города похожи на людей. — Ее смех перешел в меланхолию. — Красивый, ухоженный фасад, а за ним — тьма, серные клубы дыма, адская вонь. Кажется, что душа человеческая — темная бездна ада, но на самом деле это только глубокая ночь. Разбуди солнце и увидишь, что душа — это небо, синее, хрустальное. Скажите, Федор, вам уютно живется в мире, который погружен во тьму?

— Уютно? — переспросил Федор. — Кто вообще может думать об этом мире как о месте уюта? Мир — это крошечный коврик для борьбы за выживание.

— А должен быть местом уюта. Легенду о Беловодье, стране счастья, создала тоска бесприютности. Эта легенда никогда не умрет. В Беловодье будут стремиться всегда.

— Особенно когда на дворе опять эпоха перемен, — воодушевился Федор. — А за последний век эта не-дай-бог-эпоха у нас уже вторая. И знаете, что удивительно. Зачинщиками революций, потрясений основ могут быть разные мутные личности, ищущие собственную выгоду, но опираются они всегда на тех, кто, как вы выразились, стремится в Беловодье. Страна счастья и справедливости своими флюидами вызывает повальное бешенство среди населения. А затем начинается пьянка на крови. Недаром же Беловодье выдумали раскольники. Раскол, развал, разгром. Гражданская война.

— Эпоха не вторая, — сказала Аглая, — это продолжение первой.

— Я упростил до двух, — объяснил Федор и на всякий случай уточнил: — Вам, правда, интересен этот разговор?

— Не вы же его начали.

— Пардон. Это я упустил из виду… Хотя развлекать девушку беседой о политике — сущий моветон и страшная глупость.

— Ну так смените тему.

— Увы, мне трудно это сделать. За два месяца в ваших краях я слишком сильно пропитался мистицизмом. А здешний мистицизм отчего-то дурно пахнет политикой.

— Любой мистицизм рано или поздно влезает в политику. Мистики — это те люди, которые думают, что им дано управлять миром.

— Вы опережаете мою мысль, — сказал Федор. — Кстати, хоть в чем-то мы, кажется, единодушны. Не возражаете?

— Конечно, нет. Смотрите, какая красота.

Федор повернулся к окну, глянул вниз. Тень от вертолета бежала по скалам, головокружительно виснущим в пустоте над стремительной, яростной рекой. На узких карнизах вился серпантин Чуйского тракта, по нему опасливо и вдумчиво ползли два большегруза. Лысые верхушки скал белоснежно поблескивали на солнце, будто мраморные.

— Там мрамор, — словно прочитав его мысли, подтвердила Аглая. — Это Белый Бом.

— Не дорога, а сплошной аттракцион, — поежился Федор. — Я, наверно, спал, когда проезжал тут.

— Самое опасное место тракта, — кивнула девушка. — Бомы — скалы, висящие над рекой. Возле Белого Бома в Гражданскую были частые бои. Там и сейчас еще можно найти ржавые гильзы.

— Я полагаю, не такие уж они и ржавые, — отворачиваясь от окна, сказал Федор. — В мистическом плане, я имею в виду. Большевики соблазняли народовластием, нынче блажат тем же самым. Игра «Найдите десять отличий».

— Дорога в Беловодье лежит через подземелья чуди… — медленно проговорила Аглая.

— Что? А, ну да… Знаете, меня посетила забавная мысль. Это, конечно, не случайно, что теперешним символом российской политики стал медведь. Косолапости и тугоухости ей не занимать.

— Вы любите ходить в зоопарк? — вдруг спросила Аглая.

Федор решил, что ей надоела наконец болтовня о несерьезных и малоинтересных вещах.

— Не люблю и ни разу не был. Предлагаете сходить? Не помню, есть ли в Бийске зоопарк.

— Я тоже не люблю смотреть на зверей в клетках. А где вы видели медведя, который загрыз пьяного сторожа, если никогда не были в зоопарке?

Она пристально смотрела на него, и, чтобы придумать ответ, одновременно проклиная собственную тупость, у Федора не было ни секунды.

— Э… Я соврал. Про медведя. Ничего такого никогда не видел. Просто так сказалось. Под впечатлением вашего рассказа, — рублено проговорил он и выдохнул, приложив руку к сердцу: — Простите.

— Нет, что-то здесь не так, — в сомнениях промолвила Аглая.

— А… может, мне это приснилось? — с надеждой спросил Федор. — Да, точно, приснилось. Теперь я в этом уверен.

— Воля ваша, — смирилась Аглая.

Из кабины появилась улыбающаяся Митина голова в летном кожаном шлеме времен перелета Чкалова через Северный полюс.

— Чего загрустили, пассажиры? В воздухе вешать носы строго запрещено, а то вниз перетянут. Включу-ка я вам музыку.

Федор злился на себя за промах, Аглая терпеливо изучала виды внизу, и латиноамериканские ритмы, ворвавшиеся в тесноту вертушки, были бессильны снова протянуть между ними нить разговора. «Ничего, в городе весь ее аглицкий сплин как рукой снимет, — решил Федор. — Там она забудет свои позы все-на-свете-мне-известно-и-неинтересно. Тоже мне, Онегин в юбке».

Около десяти часов утра Митя посадил чудовищную машину на окраинной автостоянке Бийска, поругавшись в свое удовольствие с двумя разгневанными автовладельцами и брюхастым охранником.

— Со здешним аэроклубом я поссорился, — объяснил он пассажирам, — а то бы там высадил. Не нравится им мой «Карлсон». Эх…

Договорились, что вечером Митя заберет их отсюда же, в семь часов.

— Ну-с, — сказал Федор, оглядываясь в поисках такси, — начнем. В ресторане вы когда-нибудь завтракали?

Аглая широко распахнула глаза.

— Таких дурных привычек не имею.

Федор расправил плечи и коварно усмехнулся.

— Сегодня вы в моей власти, — почти что мстительно произнес он, — а значит, и во власти моих дурных привычек. Для вас сегодня открыты двери самых презентабельных ресторанов этого милого провинциального городка. Я покажу вам, что такое городская жизнь. Напрочь развею ваши дикие представления о цивилизации…

— Хотя здешний калибр все же не тот, — огорченно добавил он, когда такси, подхватив их, неторопливо покатило по улицам города. — Материал, прямо скажем, не столичный.

— Из Москвы? — поинтересовался шофер.

— Из нее, родимой.

— Ну-ну, — с непонятной угрозой произнес водитель.

— Что вы имеете в виду? — спросил Федор, не сочтя возможным оставить это подозрительное «ну-ну» без внимания.

Помолчав, шофер ответил:

— Да вот говорят: Москва — третий Рим. А живут там одни жиды. Западло выходит.

— У вас, милейший, неверная информация, — сказал Федор тоном, от которого сильно тянуло пустынным суховеем. — Еврейской нации там не больше, чем везде.

Но таксист ему не поверил.

— Как же, не больше. Чтоб так страну высосать, как ее Москва доит, нужно очень много жидов. Если не все натуральные, так примазавшиеся. Ты вот, к примеру, примазавшийся, сразу видно.