Книга Они среди нас, страница 42 – Дмитрий Федотов

— А знаешь, как называлась ее диссертация? — перебил Олег, не отрывая взгляда от дороги. — «Социально-психологические аспекты возникновения случайных интимных связей как отражение скрытых потребностей общества в сфере эротической культуры человека».

— Круто! — я невольно прищелкнул языком. — Энни-Шоколадка не зря пользовалась такой бешеной популярностью. Так вот, профессию-то она поменяла, но поскольку все же была человеком высокообразованным, поклонницей «Камасутры» и тому подобного, то довольно быстро снискала уважение и почет среди остальных «ночных бабочек» и стала брать кое-кого из них на своеобразную стажировку, обучать древнему искусству любви.

Я выбросил окурок и прикрыл окно до узенькой щели для вентиляции.

— И вот внезапно эта добрейшая и отзывчивая женщина превращается в какое-то исчадие ада, безжалостную садистку и публично избивает свою ученицу, а потом устраивает в клубе, где работает, форменный погром, поранив еще несколько человек. Причем ей как-то удается скрыться до появления патрульных.

— Единичный случай, с кем не бывает, — скептически хмыкнул Ракитин.

— Если бы единичный! Эта удивительная женщина превратилась в ужасное чудовище, агрессивное, злопамятное и подозрительное, одержимое манией преследования. Причем периодически она снова становилась почти прежней, хотя и чем-то озабоченной, говорила, что ей необходимо с кем-то посчитаться, и снова зверела и набрасывалась на девочку-стажерку…

— Может быть, у Закревской просто съехала крыша от психического перенапряжения? — предположил заинтересовавшийся моим рассказом Ракитин. — Ведь оставаться и ученым, и проституткой одновременно, думаю, непросто…

— Все было бы так, если бы она недавно вновь не стала прежней, доброй и ласковой, будто ничего и не было, — возразил я.

— Получается, что рассчиталась?

— А может, и нет?

— Тогда это уже третий подозреваемый…

— А второй — эта девчонка, без сомнения, — подытожил я. — Ее подружка вчера поведала мне сию жуткую историю, и она же слышала, как эта несчастная стажерка, предварительно хорошо нагрузившись для храбрости, обещала пристукнуть свою наставницу, если та не прекратит над ней издеваться.

— И кто это?

— Светлана Величко по прозвищу Персик.

— Ты ее видел?

— Нет, вчера ее не было в клубе, — я внимательно посмотрел на Олега.

Видимо, нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль, потому что Ракитин вытащил рацию и включил вызов.

— «Букет», я — «Гвоздика», прием…

— «Букет» на связи, в чем дело?

— Здесь Ракитин. Саша, пробей-ка через нашу базу адресок некой Величко Светланы…

— Других данных нет, Олег Владимирович?

— Нет. Но, думаю, двух Светлан Величко у нас в городе не найдется.

— Принято.

Ракитин убрал рацию и ловко повел машину по узким проездам Университетского городка.

Через пару минут мы остановились перед двенадцатиэтажной башней с единственным подъездом («умным домом», как его окрестили студенты), в которой проживало большинство доцентов и профессоров университета. Входная дверь, по традиции, была заблокирована электронным замком новейшей системы, в микрочип которого вводились дактилоскопические данные жильцов. Считалось, что эти замки гарантировали полную безопасность жилища, но Ракитин тут же опроверг сие распространенное заблуждение: послюнил большой палец, а затем, прижав его к опознавательному окошку, сделал быстрое и сложное движение. Спустя секунду послышался щелчок и дверь открылась, как бы приглашая в свое сухое и теплое нутро, прочь от мерзкой сырости.

Уже в лифте я, не совладав с природным любопытством, спросил Олега:

— Как тебе это удалось? Бывал здесь раньше?

— Нет конечно, — хитро прищурился он, — как говорится, ловкость рук и никакого мошенства, голимая физика, брат! Движущийся палец оставляет на поверхности стекла разводы, соответствующие рисунку папиллярных линий, а слюна как достаточно вязкая и прозрачная жидкость фиксирует их. Получается как бы несколько наложенных друг на друга картинок. Практика показывает, что в девяти случаях из десяти хоть один из этих отпечатков-фантомов да окажется в памяти контрольного чипа.

— Лихо! — я невольно прищелкнул языком. — И такому тоже учат в криминальной полиции?

— А то! — довольный произведенным эффектом Ракитин приосанился.

В этот момент лифт добрался наконец до одиннадцатого этажа и выпустил нас на полукруглую площадку, залитую белым светом галогеновых ламп. Олег уверенно направился к двери с номером «66», обитой красным коленкором по последней моде, и нажал на плоскую клавишу звонка. Сигнал приглушенно пропел несколько тактов турецкого марша, и буквально тотчас же дверь распахнулась. Хмурый взлохмаченный мужчина в линялой футболке, тренировочных штанах и шлепанцах на босу ногу встал на пороге, загораживая проход, молча и пристально разглядывая нас.

— Здравствуйте! Павел Юрьевич, если не ошибаюсь? — Олег показал свое удостоверение. — Капитан Ракитин, криминальная полиция. А это — Дмитрий Котов, журналист из «Вестника».

— Не ошибаетесь, — проворчал хозяин, не двигаясь с места. — Чем обязан, господа?

— Может быть, вы позволите войти? Как-то неудобно в дверях разговаривать, — Олег был сама галантность и доброжелательность.

— О чем вы хотите со мной говорить? — по-прежнему хмуро поинтересовался Закревский, однако все же посторонился, пропуская в просторную прихожую.

Ракитин, продолжая улыбаться, быстро и профессионально осмотрелся. Я тоже успел оценить обстановку и пришел к выводу, что женщины тут давно уже не было. Печать одиночества, причем тщательно поддерживаемого одиночества, проявлялась буквально во всем: от ободранной полки с телефоном до единственной пары мокрых ботинок под вешалкой и пыльных разводов на полировке платяного шкафа.

— Павел Юрьевич, мы хотели бы задать пару вопросов, касающихся вашей жены, Анны Леонтьевны Закревской, — приступил к делу Олег.

— Аня мне больше не жена! — резко вскинулся Закревский и даже руки на груди скрестил, пытаясь придать себе оскорбленный вид.

— А по моим данным, вы с ней так и не развелись, — парировал Ракитин. — Значит, жена законная!

— Я презираю проституцию! И я презираю женщин, торгующих своим телом! — продолжал хорохориться Закревский, но в глазах его ясно проступили смятение и страх.

А еще я вдруг почувствовал, правда, на короткое мгновение, сильнейшую тягучую боль и тоску пустоты в груди этого нестарого еще мужчины, будто сам стал им! Наваждение тут же кончилось, но теперь я больше не мог, как минуту назад, думать о его возможной виновности в смерти жены. Я точно знал, что Закревский не виновен, что он даже не знает о ее смерти и до сих пор безумно любит Анну, несмотря на внешнюю браваду и позу.