Онлайн книга «Самое Тихое Время Города»
|
– Та-а-ак, – протянула Кэт. Дверь отворилась, и внутри обнаружился весь целый и невредимый выводок Марфы Ивановны. Кэт только покачала головой. Они забрались в салон, что оказалось не так-то просто при нынешнем росте Индракумары. Кэт с рыжим молчаливым водителем загрузили туда доспехи, и маршрутка тронулась. Почему-то Кэт была уверена, что раз уж тут Марфа Ивановна с Джедаем, то довезут их до самого дома, и подумала, что, наверное, все захотят есть, и что надо будет много готовить, и что водителя надо хотя бы чаем напоить… А Индракумару еще и коньяком, и спать, всем спать! О том, как теперь придется менять жизнь, она не думала. «Я подумаю об этом завтра», – улыбнулась она самой себе. Водитель включил обогрев, и вскоре принц, пригревшись, уснул, уронив голову Кэт на плечо. Кэт осторожно поймала его правую руку и тихонько высвободила из нее рукоять меча, которой он так и не выпустил. Перед рассветом по городу прошел ветер. Сильный ветер. Он раскачивал и ломал ветки тополей, срывал рекламные щиты, валил старые деревья и фонари. И под порывом его осела внутрь, как взорвавшийся вулкан, и рухнула тень Башни… А у Рождественского монастыря метался посреди улицы, среди ветра человек, расхристанный, потерянный, и, растопырив руки и подняв к небу лицо, плакал и кричал: – Господи! Что же мне делать? Куда мне идти, Господи? Это же Армагеддон, Армагеддон… Господи… Вот и конец очередному сражению в бесконечной моей войне. В бесконечной нашей войне, единственной по-настоящему Мировой. И опять никто этой битвы и не заметил, кроме немногих. И для них это та-а-акая битва! А для меня – просто очередное сражение, одно из многих-многих, и не самое страшное. Враг всегда один, хотя и меняет маски. И я вижу его рожу под личиной очередного Эйдолона. Знаете, что означает это слово? Оно происходит от греческого «эйдос» – образ. А «эйдолон» по-гречески – идол. Идолище поганое, то есть кумир языческий, которого заповедано не сотворить и которому заповедано не поклоняться. Но люди раз за разом создают себе идолов и поклоняются творениям своих рук и разума, на радость Врагу. И сражаются с ним, и нет этому конца. Чем была наша цель средь бурлящих котлов. Среди скованных тел, среди плотской тюрьмы? Мы ошиблись дверьми, я здесь быть не хотел! Очнись же, сорван покров! В небесах плавят медь — Это Смерть, рыцарь в черных шелках, Проводник к Раю, Где беспечен псалом, Где за круглым столом, Как Артурово рыцарство, свита Христова у чаши с вином… Для всех, кто большего ждал, Господь направит гонцов, В их руках, как Грааль, горит смертельный фиал, Но если это финал — он так похож на любовь! Ты слышишь пенье ветров? Над сетью белых дорог, над дробным стуком подков Открыта дверь облаков — так труби же в свой рог Над вселенской зимой, что была нам землей, Над пеплом наших костров! [32] ЭПИЛОГ
Ноябрь 2005 – Пасха 2006 – Ну так поведайте мне, господин Городовой, о делах ваших? – А разве не ваших тоже, Яков Вилимыч? Сидим, курим табачок да мадеру попиваем. И, конечно, Похмелеон со своим Армагеддоном здесь. – Да, – смеется Чернокнижник, гладя пса по кудлатому загривку. – И мои дела тоже. Ну что, не навоевался еще? Пес умильно улыбается и преданно смотрит, вывалив здоровенный язык-лопату. – Срок не вышел, – гавкает он. – Сам знаешь. – Эка! – делаю я изумленный вид. Пусть старик поразвлечется. – Он что, не совсем пес? – Совсем даже и не пес. В свое время на родине предков моих он оскорбил деву из холмов. И вот теперь отрабатывает обиду. Пятьсот лет быть ему псом. – Ты, родич, мадерцы-то налей! – гавкает пес. – Сопьесси! – хихикает Похмелеон. – Еще чего! Мы, горцы, вам, рушахам, еще фору дадим! И вообще, ваша водка, – с неописуемым презрением тявкает пес, – перед нашей уишке бьяхэ – водичка! – Ты что такое сказал? Это ты про нашу водку? – вскакивает Похмелеон. – Вот, всегда они так! – разводит руками Брюс. – А злыдней гоняли на пару! Я смотрю на Брюса. Давно пора ему отойти к предкам, а он все еще здесь. Никак брат мой Владыка Мертвых имеет к сему какой-то резон. Что же, у каждого свои грехи и свой долг. И свое искупление. Крашенная хной в медно-рыжий цвет девица быстро-быстро строчит что-то в блокнот. – Лизонька, душа моя, – бархатно спрашивает Брюс, – чего писать изволите? – Я, Яков Вилимович, за вами интонационный рисунок записываю. Очень интересно, жалко только, что в диплом не смогу вставить. – Да отчего же? – А как писать? «Интонационные и лексические особенности речи представителя круга Петра I, информатор – Я. В. Брюс»? Да у меня научный руководитель в обморок упадет, а потом будет вокруг Сухаревки круги нарезать! – А вы, душа моя, пригласите его ко мне в гости, ежели ему так неймется. – Ах, оставьте, – машет рукой девица и снова что-то строчит. – А как ваш протеже, принц индейский? – спрашиваю я. – О нем известия есть? – О да, – счастливо зажмуривается Брюс. – Ах, какая дева прельстивая тогда летуньями-то повелевала! Ах, как хороша! Вы, друг мой, не могли бы сказать ей – вот, ждет ее старый обожатель, сердце коего стрелою Купидоновой пронзено от взгляда ее змеиного… Ой. М-да. Увидел-таки. – Конечно, друг мой. Несомненно! Рыжая-крашеная записывает и это, уверенно расставляя над слогами значки. – Старая московская норма, – бормочет она. – А вот это нехарактерно, это уже привнесенное… – Весьма буду вами благодарен, – склоняет голову Брюс, и локоны парика касаются львиных лап подлокотников. Он берет со стола на ходячих лапах книгу. – А с принцем индейским Индракумарою и царевною Екатериною вот что приключилось… – …Вот, – выдохнул Индракумара, опуская тесак и отирая пот со лба. – Вон, смотри. Василий-царевич чуть подвинулся в сторону, пропуская сестру. Несмотря на свой могучий рост и богатырское сложение, он выдыхался быстрее Индракумары, привычного к влажной духоте джунглей. |