Книга Яхта. История с рассуждениями, страница 32 – Нонна Ананиева

– Так на чем мы остановились? – медленно спросил он.

– Мы остановились на Ирине, – с определенной долей нетерпения и раздражения напомнила Ханна, смотря на Олега. Он стоял с бокалом в руке сам по себе, спокойный и сосредоточенный.

Мухаммед заметил, что Джузеппе бросил быстрый, но многозначительный взгляд на Филиппа. Их присутствие было молчаливым, но они следили за всем происходящим с большим вниманием. Что эти милые ребята тут все-таки делают и что решают, кто их сюда позвал, разрешил совать нос во все разговоры и чувствовать себя как дома? И что зависит от их решений? Как будто кому-то не все ясно. А куда опять делся капитан? В рубку, наверное, пошел по делам.

– Ты знал Ирину ближе всех, – обратился Олег к Севе. – Скажи, что выделяло ее для тебя из толпы? Может быть, ты замечал в ней какие-то качества, которые делали ее своеобразной?

Сева не стал кривляться и увиливать от личных вопросов, он чувствовал, что это не было праздным любопытством.

– Удивительно, но то, что делало ее особенной для меня… так странно, действительно, я сейчас это как-то осознал… – задумался Сева. – Она уходила в свой придуманный мир или другие миры и жила там. Она раздваивалась. Она думала, что ей делать и как поступить там, не здесь. Это трудно понять сейчас… – Он умолк, чтобы сделать глоток воды. – Она втаскивала меня в эти свои другие жизни, и я ей это позволял. Иногда… даже трудно сейчас представить… я сам провоцировал ее на это. В выходные мы спали днем, а ночью нас не было… тут. Мы не принимали никаких препаратов и так далее, не думай. – Он посмотрел в окно, но там была черная непроглядная ночь. – Она справлялась сама, силой мысли. Я был открыт нараспашку.

– Ты помнишь, где вы были чаще всего? – Олег явно куда-то вел.

– Визуально – очень слабо. По ощущениям, я чувствовал себя там деревенским увальнем, попавшим в большой город, точнее, в какое-то светлое белое здание с зеленым светом. Я ощущал энтузиазм людей, юмор, радость. Нас там ждали, но я немного стеснялся чего-то, был в себе неуверен.

– А Ирина? – спросил Олег.

– Она говорила: «Этот типчик со мной». – Он посмотрел на Саломею. – Я понимал, что она чуть-чуть использует меня, берет меня за руку и тащит, чтобы не ходить туда одной, но я был счастлив быть полезным не деньгами. Потом я понял, что любовь – это слово, в которое вмещается все; это то, с чем надо жить и постоянно его увеличивать и благодарить. Слова деревянные, их мало; для того чтобы объяснить, нужно много разных слов. Как объяснить любовь? Или что я почувствовал, когда ее потерял? Есть земная, есть неземная, а я какой?

– Любовь навсегда, Сева. Мы ничего не потеряли. Она выше человеческих материализаций. Любой человек на нашей дороге, появившийся или исчезнувший, всегда в тебе и для тебя. Ты остался, но разве ты можешь вычеркнуть то время, когда был с ней? Без него ты как будто почти ничего не знал, так? – Красивая, грустная, трепетная Саломея.

Олег опять поддался. Она ему безумно нравилась. Уже забыл, как это бывает. Да, час назад он держал ее в объятиях, смотрел на это лицо с полузакрытыми глазами, весь был с ней, в ней, а сейчас она снова какая-то не его. Захотелось подойти и дотронуться. Но он этого не сделал.

Раздался звон разбивающегося стекла. Затихший Мухаммед вздрогнул. Это Ханна, она опять хотела что-то сказать, подняла руку и нечаянно задела бокал.

– Вот именно, – повернулся Сева на звон, слегка холодновато скользнув по Ханне взглядом, и было неясно: то ли он ответил Саломее про любовь, то ли дал понять Ханне, что помнит о ее вопросе. – Я как-то не могу сейчас сосредоточиться, – обратился он к Олегу, тут же забыв про нее, – если я вообще способен охарактеризовать Иру. Она не была ни яркой, ни такой уж сверхчувствительной или особенно умной. Но мне с ней было хорошо, и я тоскую по ней. Я так дорожил этим «хорошо», что запрещал себе ее ревновать, замечая, конечно, твою неоднозначную тень. Хотя… она была упрямой, это подходит? Зачем я все это говорю? Где зарыта собака? Что она успела натворить перед этой аварией? А сама авария? Я думал. С первой секунды, как пришел в себя. Мы ехали по зимнему шоссе, шел снег огромными рваными хлопьями, и она спросила:

– У тебя бывает тоска от безысходности?

– Нет, я ищу выход, и тебе советую.

– Вышел, а там засада.

– Возвращаюсь и ищу снова. Тебе помочь?

– Да нет. Я сама.

И минут через пять – семь мы грохнулись во встречный грузовик. На прямой дороге. Она его видела. Но даже если предположить самое страшное, она не могла втянуть туда меня умышленно. Невозможно. Я отказываюсь в это верить. Нет!

– Любой человек, каким бы незначительным он ни казался, непредсказуем, – как всегда, с легкой отстраненностью, произнес Никита, – то есть пока он свободен хотя бы в отношениях со своим разумом. Им можно манипулировать иногда, но он остается непредсказуемым.

Ханна помалкивала, но из последних сил.

– Ирина нашла меня в офисе и попросила сделать контракт, – продолжил Никита.

– И что же это был за такой особенный контракт? – не выдержала Ханна.

– Почему «особенный»? Хотя, конечно, он был особенный и уникальный. Я не знал, что она была в положении.

– Так о чем она тебя просила? – Эта ее беременность Севу совсем добивала.

– Ее интересовал биостаз, причем применительно к ней самой.

– Что? – поднял брови Мухаммед. – Ты имеешь в виду крионику?

– Ой, мама! – воскликнула Мари. – Ирина тебя попросила ее заморозить? Это что, правда? Сева, Мухаммед, такое правда делают? Что, и в России тоже такое делают? – Мари выглядела такой потерянной и испуганной, как будто ее саму пригласили в холодильник, а она еще не решила.

– А почему она пришла к тебе? – спросила Виолетта. – Ты этим занимаешься, наверное?

– Можно сказать, что да. Я же связан в научной работе с исследованиями по наномедицине, а крионика без этого невозможна как идея.

– Где и когда ты познакомился с Ириной? – спросила Саломея. – В Америке?

– Да. Нас еще Пит познакомил. Он все время выходил со мной на эти разговоры. Особенно после того, как окончательно убедился, что неизлечим. Читал, встречался с американскими крионистами, но не решился. Человек, по сути, есть информационный феномен. Это ведь очень сложная психологическая, моральная, да и религиозная проблема. Возможно, лет через пятьдесят человечество будет в состоянии размораживать и лечить людей, но что такому человеку делать в совершенно другом и чужом социуме, без родственников и близких друзей, где скорее всего даже говорить будут на непонятном ему языке? Кому будет до него дело, до предка со старыми мозгами и представлениями о жизни. А вдруг его превратят в бесправного раба, здорового физически? Как-то Ирина присутствовала во время нашего разговора. «Что тут такого?» – подумал я тогда.

– Видишь, как бывает. Всего не просчитаешь, – заметила неторопливо Саломея.