Онлайн книга «Повелители времени. Лето длиною в ночь»
|
— Ой! Это он прям об этих амурах написал? — удивилась Луша. — Да нет, что ты. Именно этих амуров, что напротив, Петрарка никогда не видел, ведь он жил в 14 веке. А Санкт-Петербургу всего-то триста лет… А писал он о неразделённой любви. Он любил, а его возлюбленная не отвечала ему взаимностью. И он писал и писал сонеты, и посвящал их своей Лауре… Глеб вдруг поперхнулся леденцом. Скривился, закашлялся и, схватившись за свою «пиху», принялся с какой-то неожиданной, прям-таки неуёмной злостью давить на кнопки. Луша удивлённо скосила глаза на резко помрачневшего Рублёва. — А-а, — вдруг вспомнила она, — Тоня, так это его книжка у тебя тут валяется. Ну та, что на итальянском… Глеб молча, со свирепым выражением лица склонился над «пи-эс-пи», отстреливаясь от скачущих по пятам отвратительных монстров. — Так его тоже Франческо зовут, как кого-то из твоих знакомых итальянцев? — сообразив, обрадовалась Луша, и в глазах её тут же запрыгали лукавые искорки. — Вот это совпадение! — Это распространённое в Италии имя, — пробормотала Тоня. — Ха-ха, по крайней мере у этого Франческо не было ни малейшего шанса, — зло бросил Глеб, казалось бы не слушавший разговор. — О чём это ты? — карие Лушины глаза уставились на него в упор. — О любви?! — Вот ещё! Я про этих… — он ткнул пальцем в окно, — про амуров ваших пыльных… — Наши? — У Луши что-то вдруг сжалось внутри… — Не наши, а ваши, питерские… — нарочито-беззаботно засмеялась она, тщательно скрывая смутное разочарование. И — ушла с независимым видом, встряхивая мокрыми кудрями. Рублёв только невесело усмехнулся. Из глубины квартиры зашумел фен. Глеб зыркнул в сторону Тони, и снова мрачно уставился в экран. Тоня озабоченно посмотрела на часы, потом — недовольно — на Глеба с «пихой» в руках, и холодно процедила: — Та-ак, у тебя ещё пять минут и ты сдаёшь мне эту штуковину. Хватит глаза портить. Молчание было ей ответом. Тоня утомлённо провела ладонью по лицу, посмотрела на Глеба, не отрывавшего глаз от экрана, и вздохнула. Ну вот, опять… Снова неизвестно откуда взявшееся отчуждение стеной встаёт между ними… * * * Уже совсем стемнело, когда все дети на Итальянской — кроме почти растворившихся в питерских сумерках беспризорных амуров — были выкупаны, высушены и накормлены. На кухне — прибрано, а посуда помыта. После ужина они собрались в просторной квадратной комнате — кабинете хозяина-музыканта, в которой стоял небольшой, так и называвшийся кабинетным, рояль с полированной, местами выщербленной крышкой. Многочисленные высокие стеллажи, забитые нотами, книгами, альбомами высились вдоль стен. С верхних полок покровительственно глядели на всю компанию бронзовые и мраморные бюсты. Верхний свет зажигать не стали. Расположились кто с книжкой, кто электронной читалкой на небольшом диванчике под торшером, а Глеб так и прямо на полу… — Мандаринов хочется… — вдруг произнесла Тоня мечтательно. — Когда я была маленькой, почему-то представляла себе, что мой принц при первой же встрече спросит меня: «Хочешь мандаринов?» Ну и тут же угостит, разумеется… — Ты любишь мандарины? — Ещё как! Глеб, кстати, тоже. Мы с ним — мандариновые маньяки. И ещё мне нравится, что с них легко, сама собой кожура сдирается. Даже стихи есть такие «И сама собой сдирается с мандаринов кожура…» — Стихи??? — переспросил Руся, подсаживаясь к роялю. — Ну да, был такой поэт Мандельштам. Впрочем, неважно… Как мандарины не любить — они же пахнут праздником — Рождеством, Новым годом. Временем чудес… — У-у, до времени чудес ещё далеко… Ещё осень… — протянул Руслан, и подкрутив чёрный лаковый табурет, стал наигрывать грустную детскую пьеску под названием «Дождик». Звучал инструмент превосходно. Прозрачные, немного печальные звуки капали, дрожали, сливались в струйки… — Тоня, мама сказала, ты в Италию собираешься? Правда? Музыка прервалась. Долгое испуганное эхо повисло в сумеречной тишине — словно последние капли на мокром после дождя карнизе. Глеб нахмурился и замер, даже дышать перестал. Тоня отложила книгу. Ответила не сразу. — Правда. Собираюсь. Давно мечтала. Надо пользоваться случаем, ехать, пока зовут. Луша заёрзала, заахала — зовут — ну как же здорово, как здорово! Ляпнула мечтательно: — Ой, а вдруг ты там замуж выйдешь… Руся фыркнул — кто о чём, а сестра нынче всё о свадьбах, — и, ухмыляясь, заиграл свадебный марш Мендельсона, нарочно не в той тональности. Марш зазвучал криво, издевательски… Глеб со страдальческим выражением лица зажал обеими руками уши. Руся ещё поддал жару, остервенело нажимая на педаль. — Кончай, Руся! — взмолилась Луша. Руся пожал плечами и прекратил терзать инструмент. Крутанулся на одноногом винтовом табурете, взглянул Тоне в лице, просил уже вполне серьёзно: — Как же мы тут без тебя-то будем? Тоня беззаботно отмахнулась: — Проблем-то!!! Приедете ко мне в Италию, если что. Вот, как нынче в Петербург приехали. — Ой, Руся, пускай! Пускай Тоня выйдет за итальянца! О, давай, Тонь! — Луша оживилась, прямо в ладоши захлопала. Глеб зыркнул на неё, стянул с нижней полки толстенный иллюстрированный альбом в глянцевой суперобложке и принялся сосредоточенно его перелистывать, словно бы полностью уйдя в созерцание репродукций на мелованных плотных страницах. — У тебя будут дети… такие, ну, итальянские… — продолжала щебетать Луша, обнимая Тоню. Смутно белевшие в заоконной тьме призраки гипсовых младенцев согласно кивали. — Много! И все они будут лопать спагетти аль-денте. И соус болоньезе… — хохотнул Руслан, намекая на фразы из Тониного итальянского разговорника. Луша только фыркнула. Что б он понимал?! Глеб тем временем продолжал угрюмо пялиться в альбом по древнерусской живописи. Глядя на своё отражение в крышке рояля и старательно поправляя волосы, Луша обратилась к нему: — Глеб, а ты хочешь в Италию? — Нет. — Он мрачно захлопнул книгу. На мгновение Русе показалось, что всё это время Глеб держал её верх ногами… Рублёв резко поднялся. — Сдалась мне эта Италия! — зло сказал он, неловко запихивая альбом на место. — Мне учиться надо. — Ну так в каникулы! — всё уговаривала его Луша, рассеянно любуясь на себя в полированное чёрное зеркало, поправляя непослушный локон. — Лето же длинное. — Мне… у меня… — Глебу наконец удалось всунуть альбом между другими корешками, едва не надорвав блестящий глянцевый «супер». — У нас практика всё лето… — выдохнул он наконец и выскочил за дверь. |