Онлайн книга «Дроздово поле, или Ваня Житный на войне»
|
— Не богохульствуй! Это Бог пернатых! — Я — атеист! — возразил соловей и опустился в фуражку со словами: — Подходящее гнездышко… — Das Mädchen! [5] — сказал немец и для полной ясности указал пальцем в сторону крепко спящей девочки. Златыгорка тут же натянула свой новый лук — трое гостей в ответ лишь засмеялись. Кресимир распахнул пиджак и со словами «Стреляйте, гады!» разодрал гнилое полотно рубахи, показав хозяевам совершенно пустую грудную клетку… — Руки прочь от нашего ребятенка! — завопил Шишок и встал у постели Яны, загородив спящую своим небольшим телом. Златыгорка, не расставаясь с бесполезным луком, присоединилась к нему. Ваня встал рядом. Птахи орали: — Только через наши трупы! Березай, как диспетчер, объявил: — Фирменный скорый поезд «Берлин — Москва» прибывает на первый путь, пятую платформу! Будьте осторожны! А Боян Югович попытался воззвать к национальному чувству сербских мертвецов: дескать, и вам не стыдно быть заодно с врагом… Но тут с улицы раздались вопли навья, окружившего дом: — Кро-ви, кро-ви! — скандировали мертвяки. — Пить, пить! Мы хотим пить! Кровь младенца… Она утоляет жажду! В окно, по головам, взлезла какая-то растрепанная женщина в белом платье, изъеденном слизнями, и, медленно наступая, стала говорить: — Мы голодны! К нам никто не приходит уж который год! Все ушли из Неродимле — и поминок не справляют: красных яичек на могилки не кладут, крошек не крошат, ракии не льют. Мы совсем одни! Мой муж бросил меня, мертвую! Где он: умер на чужбине, живет за океаном?.. Мы лежали тихо, никому не мешали — а теперь нас растревожили, наши мертвые тела вы, живые, рвете на части! Какого же снисхождения вы ждете от своих мертвецов?! — Это бомба упала на кладбище! — воскликнул Ваня Житный. Его поддержал Боян Югович: — Это натовская бомба — мы не можем за них отвечать! — Мы не виноваты! — сделал еще одну попытку Ваня, видя, что навяки трясут головами, как китайские болванчики. — Все живые отвечают друг за друга! — зловеще проговорила навячка и придвинулась к нему вплотную, так что повеяло могильным холодом. — Но, но! — воскликнул домовик, протискиваясь между нею и мальчиком. — Вначале Шишка возьми, Дубравка Малкович! Лешачонок Березай тут, волнуясь, сказал: — Уважаемые пассажиры, я люблю дубравы… поезд номер девятьсот девяносто девять «Неродимле — Белград» отправляется… дубравы — это лучшие леса… с третьего пути… после березовых и сосновых! Ваня, несмотря на сложную ситуацию, обрадовался, что сквозь затверженные объявления у лешака свои слова стали пробиваться. Дубравка вздрогнула и, взглянув в лицо лешего, спросила: — Живяк, почему из твоего лица зеленая поросль тянется, в точности как из моего? — Иди с миром, Дубравка! — сказал тут домовой. — Ложись на свое место… Зачем тебе кровь сербского ребенка, ты ж не шиптарица! Если твой муж жив, мы найдем его и попросим вернуться домой, если мертв, обещаем перенести к тебе его прах! Дубравка Малкович закрыла руками лицо в страшных пятнах и отступила. Но стали надвигаться трое других гостей — и тут Златыгорка вытащила из кармана блестящий наконечник и насадила его на свою желтую стрелку… Кресимир мигом спрятался за спину Игнатия, воскликнув: — Ого! Наконечник-то серебряный! Игнатий прошептал: — Но это не серебряная пуля!.. Она не сможет… Воодушевленный Шишок тут же воскликнул: — А вот это мы сейчас и проверим: сможет или не сможет! И тут Боян Югович встрял в разговор: дескать, а давайте по-другому по-хорошему… Мы, мол, проиграли в одну игру, а не сыграть ли нам в другую, чтоб окончательно все решить, в шахматишки, к примеру? Никто не желает? Немецкий офицер приостановился и, покосившись на стрелу с серебряным наконечником, сказал: — Jawohl! [6] Пусть будет так! Aber! [7] Ты проиграйт — das Mädchen есть наша! Конец! Боян Югович оглянулся на своих, потер крестовую родинку на щеке, кивнул и сказал: — Но если я выиграю, вы немедленно оставите нас в покое и вернетесь туда, откуда пришли! — В хорошую землю, — уточнил Шишок. — По рукам! — воскликнул Игнатий, и живой с мертвым ударили по рукам. Историк, идя за коробкой, успел шепнуть: дескать, не беспокойтесь — у меня второй разряд по шахматам… В коробке не хватало нескольких черных пешек. Игнатий с усмешкой обломил свои татуированные пальцы, подержал в горсти — и бросил в коробку голые темные кости. Домовик пожал плечами, дескать, подумаешь: этак и я могу… Фаланги пальцев и стали недостающими пешками. Расставили фигуры: Юговичу досталось играть белыми. Партия шла с переменным успехом: видать, немец тоже не был профаном в шахматной игре. И все ж таки, в конце концов, историк стал выигрывать: черных фигур на поле осталось всего ничего. Лешачонок, запустив руку в отбой, потихоньку съедал черные деревянные фигуры, на верхосытку выбрал убитого черного коня… И тут отвлекшийся Ваня заметил, что коварная фаланга среднего пальца, — на ней недавно была наколота цифра восемь, — подползла к краю поля белых. И эсесовец живо заменил ее на черного ферзя! Мальчик готов был закричать, что пешка восемь ходила не по правилам (ни домовик, ни цыганка, ни Златыгорка, ни — уж тем более — Березай, в шахматы никогда не игравшие, ничего, видать, не поняли!), но тут Боян Югович объявил черным шах и мат! Пешка-фаланга зря старалась! Немец выругался: «Donner wetter! [8] » А историк произнес: дескать, ну, теперь, как обещали, вы должны разойтись, господа хорошие, по своим могилкам… Но не тут-то было! Игнатий, приставивший фаланги и вновь нарастивший на них мясо, заорал вместе с Кресимиром: не-ет, дескать, так не пойдет! Мы, мол, выиграли в первой игре, выходит, счет-то ничейный! И тут из толпы навяков, тянувших в окна руки в трупных пятнах, выбился и перелез через подоконник еще один навий… Это… это был Драган! Бывший водитель грузовика «Застава», не взглянув на своих недавних пассажиров, обратился к эсесовцу, Игнатию и Кресимиру: дескать, дайте мне с этими живяками поговорить… У меня, мол, к ним свои счеты… Я, дескать, живо все решу — и выдам вам девчонку, останетесь довольны… Эсесовец спросил: — Кто это? Кресимир с готовностью отвечал: — Жених! Молодой совсем, свежий! Вчера под бомбежкой погиб! — Увидев изменившееся лицо немца, заторопился: — Не по вашей вине, герр офицер, это новая вина, старая-то уж быльем поросла… |