Онлайн книга «Чумные псы»
|
Мистер Пауэлл все-таки рискнул перейти в контратаку. — Мистер Уильямсон, а вы, или кто-нибудь еще, видели этих собак? — Видели бы, так тут же бы и порешили, и грить не о чем. Ваши собаки в ошейниках? — Да, из зеленого пластика, с номерами. — Ладно, тогда, слышь, позвоните, как узнаете, да? Деннис продиктовал свой номер телефона, еще раз выразил надежду, что его не заставят ждать, и повесил трубку. Мистер Пауэлл с упавшим сердцем отправился просить аудиенции у доктора Бойкота. — Ы-ых, дела плоховаты, — проговорил лис. — Ходят тут, выглядывают, того гляди, нас сыщут. А нам все одно убивать надо, вот что, а то раз — и в темноту, верно дело. Только без глупостей, как тот раз. — Лис явно разговорился. — Глянь хоть на меня. Хитрей не сыщешь. Я родился-то далёко, аж за Крестовым холмом, где только не бывал, так уж уму-разуму и поднабрался. — Хитрой ты, верно дело, — сказал Шустрик, с удовольствием катаясь по мелкому щебню, дабы почесать спину. — Я никогда и не говорил, что ты, ну… как это… сглупимши. — Другой раз в том же месте никогда не убивай, и никогда не убивай ближе как две мили от своей лёжки. И никого к ей за собой не приводи. Уж сколько лисов жахнули в темноту, потому как бросали перья да кости округ своей лёжки. — Ишь-вишь, вона как! — лениво пробормотал Шустрик. — А что, лис, неплохо у меня получается? — Мы эту ночь будем охотиться у Рябинова ручья, — продолжал лис, пропустив слова Шустрика мимо ушей. — Фермеры уж тушу, небось, сыскали, так нам теперь ухо востро держать. Потому потом на Лонгдейл, а то Эшдейл, миль десять, всё-то не плачу, не хнычу, хватаю добычу. — Я готов, — сказал Раф. — Я сделаю все, как ты говоришь, главное, чтобы добыча была. — Ежели кто станет говорить, что я не умная голова, так мы все ж пока живые, да и сытые. — Ты можешь вступить в наш клуб, — сказал Шустрик. — «Клуб Оставшихся в Живых», прием ограничен, только три члена, включая тебя. И один из них сумасшедший. — Это шутка Кифа. Он что-то в ней видел, а я нет, — сказал Раф. — Что еще за клуб-то? — Понимаешь, это когда собаки держатся вместе — бегают по улицам и мочатся на стены, ходят за суками, вместе дерутся и стоят друг за друга. — Я никогда так не делал, — произнес Раф задумчиво. — А звучит совсем неплохо. — Помнишь, когда Кифа увели, все мы залаяли и пели его песню? — Как же, помню! Гав-гав, уа! Эта, что ли? — Эта самая. Если не забыл, тогда запевай! И вот во мраке пещеры два пса задрали морды и завели песнь Кифа, которую этот веселый и грубоватый беспородный пес перед своей смертью от электрошока оставил после себя Центру как протест, ничуть не менее решительный оттого, что песня эта осталась непонятной доктору Бойкоту и старику Тайсону, и даже, представьте себе, Комитету охраны здоровья. Вскоре к собачьим голосам присоединился и тонкий, скрипучий голос лиса. Однажды пес пришел к нам в блок, (Гав-гав, уа!) Он имени назвать не мог. (Гав-гав! Гав-гав, уа!) Не нюхал местных он чудес, Хвостом виляя, на смерть лез. (Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!) Сказал белохалатник: «Вот (Гав-гав, уа!) Сегодня вспорем сей живот. (Гав-гав! Гав-гав, уа!) Трудов обслуги только жалко — Останки выбросим на свалку!» (Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!) Вот на стекляшке пес распят. (Гав-гав, уа!) О как его кишки смердят! (Гав-гав! Гав-гав, уа!) Текут по полу — хохочи! — Дерьма потоки и мочи! (Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!) Кто соберет его сейчас? (Гав-гав, уа!) В бутылке ухо, в плошке глаз, (Гав-гав! Гав-гав, уа!) В пробирке член, и, кажется, Лишился вовсе он яйца! (Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!) Не надо плакать, не хочу — (Гав-гав, уа!) Я тучкой розовой взлечу, (Гав-гав! Гав-гав, уа!) И лапу задеру свою, И в морду им пущу струю! (Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!) Киф эту песню сочинил — (Гав-гав, уа!) И ничего, что мало жил, (Гав-гав! Гав-гав, уа!) Веселый нравом и не злой, Без сожаленья стал золой. (Гав-гав! У белохалатников все вылетим в трубу!) — Эх, старина Киф, он плохо кончил. Будь он теперь с нами… — Была охота, — проворчал Раф. — А вот будь он теперь с нами, я знаю, что он сказал бы. Он бы спросил, какой нам прок так долго бегать. — Долго бегать? — удивился Раф. — Тебе уже надоело? — А и впрямь, сколько это может продолжаться, то есть долго ли мы будем бегать по этому опустошенному людьми месту, убивая кур и прочих животных и прячась от ружей? Чем мы кончим? То есть что с нами в конце концов будет? — То же, что и с лисом. — Угу, приятель, ты сперва ночь до утра доживи… — Но, Раф, ведь рано или поздно они достанут нас. Надо нам подумать, как выбираться отсюда. И ты прекрасно знаешь, что путь у нас один: нам надо отыскать людей, а потом… ну, все, как я тебе уже говорил. — Шустрик почесал лапой свою дырявую голову. — Молочник, рододендроны, бумажки… линолеум тоже недурно пахнет… а еще такая коробочка, все позванивала, динь-динь, а я от этого выл и удирал в сад — там кошки, кошки — лови, хватай, гав-гав! — Что это ты несешь? Шустрик умолк. — Не помню, — удрученно сказал он, помолчав. — Раф, нам надо найти каких-нибудь людей. Это единственный выход. — Ты же не хотел пускать меня к ним прошлой ночью. — Так ты же собрался действовать неправильно. Ты бы всех нас погубил. — Хороший ты пес, Шустрик, да и времена для тебя настали тяжелые. Не хочу я с тобой ссориться. Нет для меня подходящих людей, это ясно как день. А той ночью я был сам не свой. — Да нет же, был один хороший человек, — не унимался Шустрик. — Свихнувшись, приятель? — вставил лис. — Ври больше! Хороший человек? Скажи еще — мягкий камень, сухая вода… — И то правда, был такой человек, только очень давно, — сокрушенно сказал Раф. — Моя мама рассказывала мне эту историю, когда я лежал в корзинке. Это, собственно, все, что она успела мне рассказать. Но потом этот человек тоже сбился с пути, а другого такого не будет. Да ты, наверное, знаешь эту историю. — Что за история, Раф? Я не знаю. |