Онлайн книга «Дагги-Тиц»
|
Вяльчиков тонкими, как у скрипача, пальцами (а может, и правда скрипач?) взял себя за узкие плечи. Стал смотреть на тени листьев. — Спрашивать легко… Ты бы побывал там… Вызвали и давай нажимать. Я сперва никак… Говорю: почему допрашиваете без взрослых? Не имеете права. А они… одна тетка такая в погонах и мужик в штатском… улыбаются. «Можем пригласить твою маму. Ты, кажется, весь в нее, с такими же… изгибами психики. Давай позовем ее, пусть поглядит, кого воспитала…» А она недавно из больницы. У нее нервный стресс был на работе, ее лечили… в психоневралгии… Тетка говорит: «Наверно, не долечили. Попадет туда снова, из-за тебя»… А я же знал, что она второй раз не выдержит… — Вяльчиков глянул из-под белых длинных ресниц ощетиненно и безнадежно. — Думаете… легко терять свою мать? Инки скривился — так пальцы Гвидона воткнулись в его плечо. И был Инки уверен, что сейчас Гвидон рванется с места и они быстро пойдут прочь. Потому что возразить Вяльчикову Гвидон не сможет. Но Гвидон сказал. Угрюмо и безжалостно: — Да, нелегко… А если бы она узнала, что ты предатель? Взгляд Вяльчикова опять стал безразлично-прямым, а голос бесцветным: — Я не хотел, чтобы узнала… Я потом очнулся. Через день… Побежал в милицию, а меня оттуда чуть ли не пинками… Я через неделю разыскал адвоката, который защищал Голицына. Он говорит: «Напиши заявление, что твои показания неправильны, мы огласим его на суде, это поможет делу». Я написал. Но ведь суда же не было… «Пойдем! Ну, пойдем же!» — мысленно умолял Инки Гвидона. Потому что видеть тоску Вяльчикова было уже невыносимо. Но Гвидон остался неумолимым: — Суда не было, потому что его убили. А убили потому, что он оказался в тюрьме. А если бы не было твоей подписи, он, может быть, там и не оказался бы, не хватило бы доказательств… Вяльчиков свел белые брови, подумал. Даже как-то чересчур старательно. Качнул головой. — Нет. Он все равно оказался бы там. Нужны ведь были не доказательства, а помещение вашего клуба. Это теперь знают все… Гвидон сказал: — Не оправдывайся. Вяльчиков слегка удивился: — Разве я оправдываюсь? Тогда Гвидон отодвинул в сторону Инки и отодвинулся сам — будто сказал Вяльчикову: «Иди. Кончен разговор…» И Вяльчиков — с опущенными плечами, но с прямой спиной и глядя прямо перед собой — прошел мимо. Но разговор был не кончен. — Постой… — окликнул Гвидон. Спина Вяльчикова замерла, потом он повернулся всем телом. — Что? — Хочу спросить… Как тебе, Вяльчиков, живется теперь? Спокойно? Мальчик Вяльчиков — почти белый в свете летнего дня — не удивился вопросу. Ответил совсем негромко, но различимо в тишине безлюдной улицы: — Мне не живется. Мне доживается… Потому что мамы уже нет… И повернулся опять и стал уходить. А Гвидон смотрел ему вслед. Инки тоже смотрел. Перемешивались всякие мысли. Но главная была про его, про Инкину, мать… Все время была мать где-то в стороне, занятая своими заботами, лишь изредка подлетала с объятиями и поцелуями да со свертками новых шмоток. И любила ли сына? А он ее… очень ли любил?… Но ведь представить, что ее вдруг не стало, было немыслимо! И если бы кто-то грозил ей бедой, требуя от Инки каких-то признаний и подписей… он бы… (сказать это даже себе было страшно, но куда денешься?) он бы, наверно, и признался бы в чем угодно и подписал что хочешь. Даже… против Гвидона, даже… против Полянки. И потом не жил бы, а доживал… «Значит, я тоже могу стать предателем?» Гвидон проговорил, будто издалека: — Всех, кто грозит матерям, надо сжигать на кострах… Инки молчал. Сжигать никого он не хотел. Но… Гвидон был прав. И тот, словно отзываясь на Инкину мысль, сказал: — Ну, ладно… Теперь я знаю, что я прав… — В чем? — боязливо спросил Инки. — Скажу… только не сейчас… Инки и не хотел, чтобы сейчас. От неизвестной правоты Гвидона он не ждал добра… Через болото Надо было зайти к Инки, он обещал дать Гвидону фильм «Последний дюйм», чтобы тот мог смотреть его дома сколько хотел. Они шли и молчали, будто рядом все еще был Вяльчиков. Но… постепенно он отдалялся, и жизнь становилась прежней. Дома у Инки Маргарита Леонтьевна покормила их зелеными щами и пожаловалась на Альку, который сбросил с подоконника банку с маринованными огурцами. — Свет не видывал такую шпану… — Я с ним поговорю, — пообещал Инки. — Я хотела поговорить сама, но он усвистал в форточку. Вроде бы уже не весна, а у него, по-моему, время горячей любви. Вчера орал, сидя на дереве. — Он шастает по всему Брюсову, — пожаловался Инки Гвидону. — Недавно я нашел его знаешь где? На сарае в начале Земляного Вала. Увидал меня, прыгнул на руки и заурчал как ни в чем не бывало… — Давай сходим на Земляной Вал… — Думаешь, эта зараза опять там? — Да я не про Альку. Хочу показать кое-что… — Что? — снова неизвестно чего забоялся Инки. — Идем, там и покажу, — сказал Гвидон тем же тоном, что и про свою правоту. Но добавил обыкновенно: — Кассету-то дай… Он положил кассету в свою сумку, где лежало что-то еще. Тяжелое, круглое, как банка сгущенки. И они пошли. Оказались в начале Земляного Вала. Сильнее, чем на других улицах, здесь пекло солнце, трещали кузнечики. Пахло осокой и не было прохожих. Какая-то солнечная одурманенность. Смесь вялости и тревоги. — Ну, чего хотел показать-то? — не выдержал Инки. — Дальше, в конце… Прошли весь Земляной Вал. Наконец Гвидон объяснил: — Хочу показать короткий путь до Усадьбы. Его, по-моему, никто не знает, кроме меня. Тебе может пригодиться… Далеко за растущими на горках кустами, за тростником, за травой с желтыми цветами, за проблесками болотной воды виднелись шиферные крыши капитанского дома и сарая… — Зачем он мне… этот путь? — недовольно сказал Инки. Что-то здесь было не так. — Вдруг понадобится срочно добраться туда, в Усадьбу… Инки хотел возразить, что посуху хотя и дальше, но все равно быстрее, чем через трясины. Гвидон, однако, добавил многозначительно: — И вообще… мало ли зачем… Затем глянул с пониманием: — Боишься? Конечно, Инки боялся. И, конечно, сказал «вот еще». Впрочем, с Гвидоном было не очень страшно. Гвидон расшнуровал и сбросил кеды, сунул их в сумку. |