Онлайн книга «Дагги-Тиц»
|
Инки напряг мышцы, поднялся. Потому что сколько ни лежи, ничего само собой не решится (ох, ну почему все так паршиво?). Он встал у двери, прислонился к твердому, как топор, косяку. Егошин сидел у стола, смотрел из-под сморщенного лба. И сказал вдруг мальчишке не «Смок», а… — Инки. Ну, не убивайся ты так… Инки не удивился такому обращению, не до того было. Он наскреб в себе последние крошки гордости: — Я не убиваюсь. Я думаю: куда мне податься? Лоб у Егошина разгладился, глаза округлились. — Это… в каком смысле «податься»? — Ну, куда деваться-то? — с неосторожной звонкостью в голосе выдал Инки. — Матери нет, а я теперь — куда? Егошин понял. Сразу. И не только, наверно, смысл вопроса понял, но и все то, что у Инки внутри. Сел прямее, погладил щеки. Сказал тихо и увесисто: — Инки, ты рехнулся? Какое такое «куда»? Это твой дом. Но Инки не поверил. У него была другая правда, горькая и с житейским здравомыслием. — С чего это он мой? Когда мать была твоя жена, я был… ну, как в одной семье. Мать ушла, а я теперь — кто? Егошин сказал по-прежнему тихо: — Тот же, кто и был… — А кто я был? Для тебя-то… Егошин подошел, прислонился к другому косяку. Так они стояли теперь почти рядом, сбоку поглядывали друг на друга. Впрочем, Инки не смотрел Егошину в лицо, взгляд его поднимался лишь до нижней пуговицы на форменной рубашке. Пуговка была серебристая, с оттиснутыми крылышками… Он услышал: — Был именно ты… Помнишь, ты сказал, что не годишься в сыновья, а я ответил, что не гожусь в папаши. Но что можно, мол, жить в согласии… Ну и вроде бы жили… А? — Потому что мать была тут, — угрюмо отозвался Инки. — Не только… — нервно проговорил Егошин. — Просто ты не все знаешь. Мы с Ясей не хотели тебе говорить раньше срока. Но раз уж так… Дело вот в чем. Двенадцать лет назад мы с ней встретились впервые, на короткое время. В Ялте. А потом разъехались… После этого родился ты. А я ничего не знал, пока не повстречались опять, недавно… Они столкнулись взглядами. На несколько секунд. — Ладно врать-то, если не умеешь, — печально сказал Инки. — Но… почему «врать»? — выговорил Егошин. Он теперь смотрел в сторону окна и дергал угол воротника. Будто двоечник у доски. — Потому что… — вздохнул Инки. Егошин возразил уверенней: — Нет, ты послушай. Когда два человека считают, что так и было, когда хотят этого, получается уже не вранье. — А что? — Исправление действительности, вот что. Корректировка событий. Это от нас зависит. Если… договоримся и решим, что все по правде, значит, так и есть… — А зачем? — безнадежно спросил Инки. — Я же сказал: чтобы жить, как задумано… Инки помотал головой: — Не получится. Ведь ее-то с нами нет. — Ну и… да, нет. Но мы-то есть. Почему нам не попробовать без нее? Или для тебя лучше бесприютная жизнь? Инки опять хотел поднять глаза, но они достали только до пуговицы у ворота. Инки сказал без всякой усмешки, вполне по правде: — Я троечник и неуживчивая личность… Егошин хмыкнул, словно обрадовался: — Надо же! Какой знакомый портрет! — Почему… портрет? — В точности я в твоем возрасте. Так заявляла моя ненаглядная учительница Марина Юрьевна Субботина по прозвищу Субмарина. Когда жаловалась отцу… В Инки проснулось что-то вроде сочувствия. — Попадало, да? — Хы… Отец не раз говорил: «Кончится мое терпение, тогда выбирай сам, что лучше — ремень или крепкая хворостина…» — А что лучше? — хмыкнул Инки, в жизни не знавший ни того, ни другого. — А я откуда знаю? — хмыкнул и Егошин. — Это же были только слова. А по правде он даже подзатыльника не дал мне ни разу… Хотя бывало, что обещал: «Кто-то из нас сейчас по загривку получит крепкого отцовского леща. И думаю, что не я, поскольку моего папы поблизости не видать…» Все это не имело никакого значения и никак не влияло на Инкины беды. И все же он спросил с прежней капелькой интереса: — А где сейчас твой отец? Егошин ответил сразу и просто: — Он разбился, когда мне был пятнадцатый год. На «Ми-восемь»… Тушили лесной пожар, ну и вот… Инки молчал. Но кто-то внутри его будто сказал: «А ты и не знал… Не у тебя одного несчастья…» Подошел Альмиранте, пушисто потерся об Инкину ногу, выгнул спину. — Видишь, сочувствует, — заметил Егошин. И слегка сменил тон: — Однако надо и делами заниматься. На кухне кавардак, Маргарита ворчит. Возьми-ка, Инки (опять «Инки»!), ведро с мусором и отволоки на помойку. Инки никогда не спорил с Егошиным. Выполнял все, о чем тот просил (хотя просил тот, по правде говоря, нечасто). Но сейчас… что-то новое, с намеком на усмешку и опасение, шевельнулось в нем, он проканючил тоном балованного домашнего ребенка: — Ну вот! Опять я да я… Сил уже нет. Егошин всё учуял в один миг. Возгласил с актерской ноткой: — Кто-то из нас получит сейчас по загривку крепкого… леща. Слово «отцовского» ускользнуло из фразы явно в последний миг. Казалось даже, что мелькнуло в воздухе. И это была секунда выбора. Конечно, по логике событий следовало ответить: «Думаю, что не я. Моего папы поблизости нет…» Инки так и ответил. То есть почти ответил… То есть собрался ответить, но… Вместо этого он потупил взор, сдвинул носки кроссовок, затеребил на карманах бриджей дурацкие хлястики и надул губы. И пробормотал, как провинившийся первоклассник (актер все-таки!): — Я больше не буду… — То-то же… — выдохнул Егошин. — Пошли, я открою тебе дверь, а то ведро тяжелое… Ведро было ничуть не тяжелое, но Егошин широко распахнул перед Инки дверь на лестницу, словно тот волок несгораемый шкаф. А когда Инки шагал наружу, Егошин мягко взял его за плечи, придвинул к себе, ладони положил на его спину и затылок. Прижал Инки к рубашке грудью и лицом. Инки замер. То плохое, что оставалось мутным серым стеклом, никуда не исчезло. Но по этой мути вдруг побежала чистая капля, оставляя на пыльной поверхности прозрачную дорожку. И сквозь полоску промытого стекла глянула синева… Инки не мог прижать палец к виску, поэтому капля была, видимо, настоящей. Инки знал, что она промочила рубашку Егошина. Ну и пусть… Инки сиплым шепотом спросил: |