Онлайн книга «Дагги-Тиц»
|
В середине декабря, когда у края тротуара, рядом с домом Фомы, построили снежную горку-катушку и заливали ее десятками ведер, Славик хотел быть полезен. Ему объясняли, что лучшая полезность — смирно стоять в сторонке, но он мудрому совету не внял и полез на верхнюю площадку катушки. Пропитанная водой горка уже каменно затвердела от мороза. Последние потоки должны были придать окончательную гладкость ее поверхности и длинной блестящей дорожке, что тянулась от крутого ската шагов на пятьдесят. Воду от колонки подвозили в большущей обледенелой бочке, поставленной на сани («Вроде как на картине художника Перова «Тройка», — вспомнил Лодька, сказал про это Борьке, и тот одобрил сравнение). Черпали ведрами, подавали наверх. На верхушке горки Фома, Лешка Григорьев и проявивший трудолюбие Цурюк широкими языками раскатывали воду по склону. К ним и забрался первоклассник Тминов, закутанный в тяжелое ватное пальто и обвязанный поверх поднятого воротника и шапки маминой шалью. Шурик что-то кричал ему, но Славик хотел работать, как все. Он решил помочь Цурюку поднять ведро. Но Цурюк в своей неуклюжей старательности зацепил несчастного Тминова локтем. Тот с двухметровой высоты спикировал вниз головой. Бочка стояла вплотную к горке, Славик — в нее. Воды там было больше половины. Паники не случилось, действовали молниеносно. Лодька и Борька дернули Славика за валенки, а когда они снялись, рванули прямо за ноги. С силой, которую придает нешуточная опасность, выхватили беднягу наружу. Подскочивший Мурзинцев схватил «приложение» на руки. Славик молчал и стремительно покрывался прозрачной коркой. Он даже не моргал, потому что сразу смерзлись ресницы. — Ко мне! — моментально решил Борька. — У нас печка топится! Борькин дом был наискосок через дорогу. Шурик с леденеющим Славиком кинулся через глубокий снег в канавах. Борька и Лодька за ним (каждый с валенком в руке). Ворвались во двор. И увидели хромающую навстречу Зину с охапкой поленьев. Зина тут же поняла всё. Бросила дрова. — Давайте к нам! У меня как раз греется вода для стирки! — Бабка заорет, — сказал Борька. — Бабушки не будет до вечера… Скорее! Славика втащили на кухню. Здесь жарко горела низкая печь, на плите булькало ведро. — Ребята возьмите в углу бак. Вылейте в него воду, добавьте холодной, чтобы не был кипяток… Лодька и Борька приволокли с лавки оцинкованный бак для кипячения белья. Грохнули об пол. Шурик, шипя от обжигающих брызг, выпростал в него ведро. Ухватил второе, холодное… Зина в это время разматывала, распаковывала Славика. Ловко и умело. Шмякала на пол многочисленные шмутки первоклассника, старательно снаряженного для прогулки в морозную погоду. Славик вздрагивал, оживал и даже пытался объяснять, что он не виноват, а виноват бестолковый Цурюк. Зине он сперва не сопротивлялся, но потом вцепился в резинку трусиков: — Не… Летом на реке он не стеснялся купаться голышом ни при Райке Каюмовой, ни даже при знакомых девицах Шурика, а тут… Может, потому, что стал школьником? — Вот глупый! Ты же маленький, а я уже взрослая… — Не! — Славик держался мертво. — Чудо гороховое. Шурик, помоги ему… — А ты отвернись! — потребовал Славик. — Отвернулась… — Совсем отвернись! — Совсем отвернулась… — Зина отошла к плите. — Даже зажмурилась. С Шуриком Славик не спорил. Тот взметнул его и с размаха опустил в бак. — И-и-и! Горячо! — Сперва горячо, а скоро привыкнешь, — пообещал Шурик. — Ну-ка, садись глубже! — Я сварюсь! — Сваришься, съедим с горчицей, — пообещал Борька. — Как раз время обедать… — Обжора ты, Арон, — дерзко сказал Славик, хотя вообще-то был скромным ребенком. Все развеселились. Зина вышла и вернулась с пушистым одеялом. Приблизилась к баку. Славик съежился. — Да не смотрю я, не смотрю… — Зина махнула одеялом и окутала им Славика вместе с баком. Осталась торчать голова с волосами-сосульками. Но Зина тут же и ее накрыла краем одеяла, будто капюшоном. Славик жарко дышал, но, видимо, уже притерпелся к воде. Зина поставила на плиту литой утюг. Велела Борьке и Лодьке принести из кладовки обитую фланелью доску. Положила ее на спинки двух расставленных стульев. Над опустевшим ведром принялась выжимать пальто, шапку, шаль, мокрый свитер и шаровары. Шурик, Борька и Лодька кинулись помогать. Славик шумно сопел, впитывая тепло. — Дыши равномернее, — велела Зина. — Тогда прогреешься крепче. — Я и так. Я уже… — Сиди, не спорь. Я лучше знаю, когда «уже»… — Я вот сколько смотрю и все удивляюсь, — заметил Мурзинцев, — как ты ловко управляешься с малокалиберным народом. Я про это даже в своем дневнике писал… Сам я сколько ни вожусь с «приложением», а не научился. — Практики набираюсь… В школе, там их ведь не только буквам и прописям надо будет учить. Придется возиться по-всякому. — Ты в педагогический собираешься? — догадался Лодька. Зина улыбнулась: — А куда же еще… Борька сказа бесцеремонно: — Как ты там со своей ногой-то будешь? Учителям у доски вон сколько приходится топтаться. — Вылечусь, — коротко пообещала Зина. Она шлепнула байковые шаровары Славика на доску, сняла с плиты утюг, тронула помусоленным пальцем, опустила на мокрую толстую ткань. Штаны обрадованно зашипели. По приземистой кухне разошелся пар. Стал уползать в приоткрытую дверь комнаты… Лодька был у Зины впервые. За дверью он разглядел тяжелый шкаф с завитушками, медные шишки на узорчатой спинке кровати, кожаные корешки громадных книг на полке. Видимо, подшивки журналов «Нива» и «Родина». За окнами были различимы повисшие заиндевелые пряди громадной плакучей березы. Береза — это все, что когда-то осталось от обширного, в полквартала, сада. Известно было, что старуха Каблукова до революции владела в квартале многими домами. Потом ей оставили только вот этот приземистый длинный дом и кирпичный флигелек, в котором жили Аронские. Казалось бы, второй дом следовало отобрать в пользу Советской власти, но он официально считался хозяйственной постройкой и потому остался во владении бабки. — Буржуиха, — говорил Борька, когда приходилось идти за коровой Дуней или колоть для бабки дрова. — Если случится еще одна революция, все у нее оттяпают, даже коровью стайку… Софья Моисеевна жалобно замахивалась на сына: — Не мели языком! Вот она выселит нас, куда денемся… Борька увертывался, а Моня обстоятельно разъяснял: никто их не выселит, не прежние времена. Однако, Софья Моисеевна знала, как оно бывает и в нынешние времена, поглядывала на пожухлую фотографию мужа — красивого мужчины в буденовке, красного командира, который не успел повоевать ни с немцами, ни даже с белофиннами. Моня тоже бросал взгляд на снимок и на всякий случай пытался отвесить брату подзатыльник. Борька увертывался снова и убегал. Моня его не преследовал. Он в общем-то был тихий парень, старательный отличник. Не водил дружбы с ровесниками вроде Лешки Григорьева, Шурика Мурзинцева, Атоса. Или пропадал в техникуме, или сидел дома над чертежами. Но младшего брата считал нужным держать в строгости, чтобы тот не отравлял жизнь матери и не сбился с пути… |