Онлайн книга «Струна и люстра»
|
— Дай… пожалуйста… — выдохнул Грин. Она положила невесомую игрушку ему на ладонь. — Я помню… — тихо сказал Грин (и кашлянул, потому что царапнуло в горле). — У нас был такой же… Воспоминания — беспорядочные, несвязные, но подробные — сыпались на Грина, словно содержимое коробки вывалили на него разом… Да, их елочка была маленькая и украшений, конечно, было меньше, чем здесь, но… так похоже, так знакомо… А сквозь это шелестящее серебристое дрожание сказки — память про мамины руки, папин голос, снежный солнечный день и прыгающих за окнами снегирей… На открытые колени Грина упала мягкая мишура и защекотала кожу, будто шерсть кота Юшика. Грин погладил ее… А папина щетинка на лице (не успел побриться) тоже была щекочущая, только пожестче кошачей шерсти. Как искусственная хвоя распушившейся на полке елочки… «Юшик, не вздумай прыгать на елку, а то будет ой-ёй-ёй что…» В лесу нашли мы ёлочку С искусственной хвоёй. Поставили на полочку, А дальше ой-ёй-ёй… Странно, что знакомые слова вдруг перестали укладываться в привычную мелодию спортивного марша… Грин сердито мотнул головой… — Можно, я посмотрю этот шарик? — вдруг попросил со стороны Лыш. Непривычно звонким (будто не своим, а Толиным голосом). И потянулся с бачка к золотисто-зеркальному, украшенному синими звездочками шару. Не шарику, а именно шару — величиной с большущее яблоко. — Возьми… — Поля дала ему хрупкую игрушку из ладоней в ладони. — Только не разбей, — предупредила Грета. — Это старинный шар. Можно сказать, исторический экспонат. Да, Май? — Лыш не разобьет, — пообещал Май. Лыш уже другим, вредным, голосом сообщил на ломаном немецком языке: — Ди швестер Гретхен видер лере зайне унглюклихе брудер… — Это примерно означало: «Сестрица Грета снова учит своего несчастного брата». — Дер дойче болтун, — сказала Грета. Поправила край куцей складчатой юбочки и опять закачала ногами — в ритме песенки, которую неразборчиво мурлыкала себе под нос. Грин глянул на нее, встретился глазами. Грета отвела глаза, поправила юбочку снова и вдруг выговорила с непривычной робостью: — Грин, ты не обидишься, если я спрошу про ту песню? — Какую? — бормотнул он, почуяв странное совпадение. — Про которую ты рассказывал… Которая в письме твоего папы… — Я… не обижусь… — и легонький озноб прошел под футболкой. — А чего… спрашивать-то?.. — Ты уверен, что твой папа пел ее на ту спортивную мелодию? — Я… не знаю… Но он же сам написал… — Да, он написал, что «Уралочка». Но ведь пел-то он ее не меньше десяти лет назад. Больше даже… А марш спортклуба «Уралочка» сочинили гораздо позднее. Я проверяла по Интернету… — Ну… и что? — пробормотал Грин, удивляясь навалившемуся тревожному нетерпению. Кожа покрылась пупырышками, как от озноба. — Дело в том, что есть еще одна «Уралочка». Очень старая песня. Мы со Светой пели ее в прошлом году в школе на концерте в День Победы… Помнишь, Свет?.. Там, как боец на фронте вспоминает свою невесту, она родом с Урала… Вот… Грета помолчала (видимо, прогоняла смущение) и вдруг пропела негромко и очень чисто: Моя подружка дальняя, Как ёлочка в снегу. Ту ёлочку-Уралочку Забыть я не могу. Давно ушел я из дому. Но помню до сих пор Ее совсем особенный Уральский разговор… Грин сжал губы и зажмурился. Воспоминание накрыло его, как мягкая лавина. Теперь казалось: эту мелодию не забывал он никогда… — Еще… пожалуйста… — не открывая глаз, попросил он шепотом. Грета сказала: — Свет, давай вместе… Грин почувствовал, что Света соскочила с сундука и, видимо, скакнула на балку, села рядом с Гретой. — Грета унд Света зинген, — сумрачно известил всех Лыш. Явно не из вредности, а чтобы ослабить напряженность странного ожидания. — Лыш, помолчи, пожалуйста, — строго попросила маленькая Поля. — Пожалуйста, — буркнул Лыш. Грета и Света запели. Слаженно и ласково: Моей далекой весточке Не так легко дойти, Но ты, моя невесточка, Работай, не грусти… «Господи, как я мог забыть?.. Это же была мамина песня. Любимая.» Грин помнил теперь мамино лицо, руки, запах ее волос. Ее голос. Тот, которым она пела вот это: А если встанет в горле вдруг Непрошеный комок, Ну что ж, моя Уралочка, Поплачь и ты чуток… Комка в горле не было, но щеки стали мокрые, Грин знал это и не стеснялся. Лишь бы песня не кончалась подольше… Но она кончилась. Такими вот словами: …И сына светлым именем С тобой мы назовем… «…Когда подрастешь и, может быть, начнешь стесняться слишком ласковых имен, станем звать тебя Грин.» Он глубоко вобрал в себя и шумно выдохнул воздух. Тыльными сторонами ладоней вытер щеки. И лишь тогда открыл глаза. Света спрыгнула с балки и опять села с ним рядом. — Грин… — Я вспомнил… — выговорил он, глотая последнюю слезинку. — Ну… это же хорошо… Ты не горюй… А он и не горевал. В печали его не было боли. Был в ней ласковый свет. А еще — тихая гордость: «Значит, я все-таки не выдал письмо полностью». И чтобы не подумали, будто он в какой-то скорби и слезы его — горькие и безутешные, он заулыбался и — мало того! — решил малость подурачиться: мне хорошо, я даже весел, вот… И он стал наматывать вокруг шеи щекочущую мишуру, словно превращая себя в карнавального персонажа. Но эту шутку не успели оценить: послышался звук, будто лопнула электролампочка. Через несколько секунд трагического молчания Грета произнесла голосом классной дамы («ди кляссенфрау»): — Этого следовало ожидать. Я предупреждала… Никто никогда не узнал: случайно Лыш выпустил скользкий шар из пальцев или решил пожертвовать им, чтобы отвести внимание от заплаканного Грина (впрочем, эта догадка появилась позднее). Теперь Лыш повесил голову и сокрушенно рассматривал на половицах осколки. Остальные собрались в кружок и рассматривали тоже. Толя-Поля сели на корточки. — Гуммираки не сдаются… — Заявил в руках у Поли лоскутный вождь, но как-то неуверенно… — Хорошо, что здесь нет Любаши. Это был ее любимый шар, — не сдержала огорчения Света. |