Онлайн книга «Синий краб»
|
Потом на пол падает жестянка. Я оборачиваюсь. Владькины большущие глаза виновато смотрят на меня из-под берета, который он забыл снять. Затем мы оба переводим взгляд на жестяную баночку — виновницу шума. — Что это? — спрашиваю я (имеется в виду: «Что это за жизнь? Дадут мне, в конце концов, спокойно работать или нет?»). — Мазь. Чтобы горн чистить, — торопливо объясняет он и ногой, дотянувшись, придвигает жестянку к себе. Владька — горнист. Сигналист сводного юнкоровского пионерского отряда «Стрела». В горнисты он попал не очень-то законно, потому что ещё не пионер. Но играет он чисто, весело, и ребята сказали: — Ладно уж. Всё равно его скоро примем. Скоро… А когда? Неделю назад ему исполнилось десять лет. Торжественное обещание он выучил давным-давно. И законы пионеров знает, и вообще всё, что полагается. Не знает лишь, когда будет долгожданная линейка. Говорят — на днях, а точно никто не говорит. Только усмехаются. Что за люди! Всё у Владьки есть: и форма (морского юнкоровского отряда) с золотистыми нашивками, и голубая пилотка, и значок горниста на воротнике. Но всё это не то. Не так. Потому что отряд — пионерский, а он, Владька, пока здесь без всяких прав. И стоит навытяжку, не поднимая руки, когда все салютуют отрядному знамени. Скоро ли уж? Тут и нетерпение, и… разные беспокойные мысли. Жизнь у третьеклассника тяжела и полна опасностей. То забудется почему-то басня, которую учил накануне, и тебе сразу отметочку — сами знаете какую; то дежурный восьмиклассник (высоченный, как директор) хватает тебя за плечо: «Ты что скачешь по коридору? Ходить разучился?» — и зачем-то записывает фамилию. А сегодня Владька случайно (ну правда же совершенно нечаянно!) зацепил плечом Лидку Васнецову, когда она чертила рамку в тетради по рисованию. Линия получилась кривая, Лидка захныкала и нажаловалась. И у Владьки в дневнике, конечно, написали: «Толкается на уроках! Тов. родители, примите меры!» Родительских мер Владька не так уж и опасается. А вот не повлияет ли запись на его вступление в пионеры? Этот осторожный вопрос Владька задаёт мне. Конечно, решать будут ребята, но и от меня кое-что зависит: как-никак я вожатый отряда. — Поживём — увидим, — рассеянно говорю я. Но лицо у Владьки делается такое, что трудно не засмеяться. В самом деле, нельзя же обрушивать на человека беду из-за того, что он неосторожно (ну честное слово, не нарочно!) пошевелил плечом. — Сиди и не мешай мне, великий грешник, — говорю я и пытаюсь вникнуть в статью. Владька, скинув ботинки, перебирается в кресло и занимает в нём прочную позицию. Я приношу ему бутерброд с кабачковой икрой. Пока бутерброд уничтожается, я успеваю написать четыре строчки. Владька начинает шумно возиться в кресле. — Ты что пыхтишь? Он вытягивает из-за пазухи пионерский галстук и разглаживает его на коленях. — Ты что, так и таскаешь его с собой? — Ага. — Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить? — Ну да! Мама начнёт прибираться и спрячет куда-нибудь! Тогда вот пилотку спрятала, и я на три минуты на линейку опоздал. А если теперь линейку объявят, а галстука нет? Он даже чуть бледнеет, представив такой случай. — Выглади и положи на место, — говорю я. — Линейка будет послезавтра. Владька взлетает в кресле. — А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если… Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня полную обойму вопросов. И приходится отвечать, что всё уже решено, что совет дружины, в общем-то, не имеет ничего против его, Владькиного, вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со знаменем, барабанами, горнами, и что форма нужна парадная, и что торжественное обещание Владьки будет записано на магнитофонную плёнку, и плёнка эта будет храниться в отряде по крайней мере до тех пор, пока Владька не вступит в комсомол. Такая уж у нас в отряде традиция. — А если я собьюсь, когда буду торжественное обещание говорить? — Ну, если немножко собьёшься, не беда. Но лучше не сбиваться. — А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон? — Да нет, Владька. Мы про магнитофоны в то время ещё и не слыхали. — Ну уж… — говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу уклониться от разговора. — Как это не слыхали? Когда это было? Ты, что ли, старик? — Не совсем старик, а всё-таки в три раза тебя постарше. Даже с хвостиком. — Это разве много? Чепуха, — решительно заявляет он. — Ну расскажи. — Что? — Как тебя принимали в пионеры. Как это было? Я возвращаюсь памятью в детство и опять вижу очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года. Проснулся я от тревожного толчка: «Не опоздал ли?» Но тут же увидел, что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию: шесть часов. На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные звёзды. Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки не могли остановить его. Разве уснёшь! Я потянулся за одеждой. На спинке стула висела почти новая синяя рубашка. Вернее, тёмно-голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом. То, что рубашка не белая, меня слегка тревожило. Вчера Елена Ивановна сказала, что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А у меня не было. Так уж получилось. Были две клетчатых ковбойки с пуговками на воротнике, одна зелёная футболка с заплатой на плече да вот эта синяя рубашка. Мне её на день рождения подарила тётя Галя, у которой мы жили на квартире. Помню, накануне я пытался объяснить Елене Ивановне, что нет у меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала: — Ну постарайся как-нибудь… Ничего себе «постарайся»! Это сейчас всё просто: пошёл и купил пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день отыщешь в магазинах, что нужно, да и с деньгами туго. В общем, грызло меня беспокойство. Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страхами я не мог. Натянул я штаны и синюю рубашку, подхватил за ремешки новые скрипучие сандалии и на цыпочках выбрался на крыльцо. На крыльце сидел Полкан. К носу его прилипли кожурки клейких тополиных почек, и он пытался стряхнуть их лапой. — Опять совал нос куда не надо? — спросил я. Полкан замахал мохнатым хвостом так, что по ногам у меня прошёлся ветер. У сарая тётя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыбалась, заговорила нараспев: — Не спится небось в праздник-то? В школу-то на уроки-небось и проспать не боялся, а нонче-то с петухами встал… Вот Колюшка мой, когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранёшенько поднялся… |