Онлайн книга «Синий краб»
|
Быстрая теплая волна колыхнулась во мне от того, что Пашка заговорил со мной просто и доверчиво, как с равным. Но я не подал вида. И спросил солидно: — Опять писем нет? — Было письмо… А она все равно ревет. Видела сон, будто отец в колодец упал. Говорит, теперь убьют. — Наша мама тоже сон видела, когда папке руку оторвало, — сказал Стасик. — Ему и без руки можно работать, директором-то, — хмуро заметил Пашка. — А у нас отец столяр. Куда он, если оторвет… — А с голубями что? Жарить будем? — спросил я, чтобы скорей отвлечь Пашку. — Масло тогда надо, — сказал он. — У вас есть? Я не знал. Кажется, кончилось. — Мамка карточку на жиры продала. — объяснил Пашка. — Все равно не отоваривают. — Лучше похлебку на костре сварим, — предложил я. — С укропом. Мне вдруг очень захотелось попробовать мясную похлебку с укропом. — Где его взять, укроп-то? — За сараем растет, где в прошлом году огород был. — У-у… — сказал Стасик. За сараем были могучие репьи. Конечно, Стасик жалел штаны. Я хмыкнул. Потому что не боялся колючек. Путь до мельницы был не близкий. Сначала мы шли по горячему от солнца деревянному мосту. Пашка плевался и подпрыгивал: доски обжигали его голые пятки. За мостом потянулись переулки заречной слободы. В канавах стояли кудлатые козы и лениво жевали желтые стебли «пастушьей сумки». Когда мы проходили мимо, козы переставали жевать и провожали нас печальными глазами. Один из переулков привел нас к переезду с полосатым брусом на столбиках, с зеленым и красным фонарями. Мы нырнули под шлагбаум и зашагали по шпалам, на обращая внимания на сердитые крики худой старухи-стрелочницы. Августовское солнце жарило спину. После похода за сарай руки и ноги зудели. Глаза щипало: рельсы сияли, и казалось, что они скоро расплавятся. На шпалах блестели жидкие черные капли — не то деготь, не то смола. Подошвы растоптанных брезентовых полуботинок прилипали. — Еще с километр — и всё, — пообещал Пашка. — Лучше бы дома сидели, — оттопырив губу, — заговорил Стасик. Лицо его покраснело, и смешная белобрысая челка прилипла к мокрому лбу… — Ну и сидел бы, — равнодушно заметил Пашка. — За уши тебя не тянули… Вон Алешка и то не ноет. — Почему «и то»? — огрызнулся я. — Потому что восемь лет. А ему-то уже скоро двенадцать. Я сказал: — Не восемь, а девять почти… — Засунуть бы вас в мои штаны, — пожаловался Стаська. Я моча позлорадствовал. Говорить не хотелось, потому что от жары звенело в голове, сквозь дырявую подошву в полуботинок набились крошки шлака. Но я равномерно шагал дальше, прихрамывая и глядя на мелькающие под ногами шпалы. Охота на голубей уже не казалась интересной. Только мысль о похлебке подбадривала. Есть-то хотелось. Как всегда… По сторонам потянулись снегозащитные полосы — низкие, но густые ряды желтой акации. — Айда! — Пашка круто свернул и, расталкивая упругие ветви, полез в самую чащу кустарника. — Во… тут… Сквозь завесу мелких листьев ничего не было видно, и я пролез вперед. — Не дрыгайся, куда прешь, — прошипел Пашка. Видимо, уже начиналась охота. — А где мельница? — прошептал я, потому что ожидал увидеть бревенчатую башню с размашистым крестом ветряных крыльев. — Перед тобой мельница, — тихо сказал Пашка. — Проснись. Шагах в пятидесяти поднималось кирпичное здание с узкими зарешеченными окнами, с треугольными зубцами наверху и с круглой башенкой на одном из углов. От кустов это здание отделял вытоптанный пустырь. — На крепость похоже, — сказал я. Пашка, видимо, счел это сравнение удачным. Снисходительно буркнул: — Вроде… — Ага, — поддержал Стасик. — Здорово похоже. У нас такая картинка есть дома: крепость на горе, а внизу какая-то тетка сидит, длинноволосая и с гитарой… В кустах было не так жарко. Мы посидели в них, как в засаде. Вытащили рогатки. — Дашь стрельнуть из твоей? — шепнул Пашка. — Дам… А голуби где? — Они сюда прилетают. Будут, обожди… Но голуби не прилетали. Стаська заворочался за соседним кустом, и оттуда донеслось: — Черта с два они прилетят. Я тоже не верил, что мы увидим голубей. Но было хорошо сидеть просто так, в тени, а не шагать по жаре, считая горячие шпалы. Правда, сначала пожелтевшие стручки кололи шею, а за ворот сыпались сухие листья, но я догадался: поднял воротник матроски. Я вытянул гудящие ноги и прислонился к узловатому стволику акации. От мельницы доносился еле слышный ровный шум. Он убаюкивал. Сквозь листья был виден пустырь и кусты бурьяна. Они казались светло-серыми, словно поседевшими. Небо тоже постепенно стало светло-серым, затянулось тонкой пеленой. Солнце пожелтело. Почему-то думалось, что и на земле, и в воздухе все затянуто мучной пылью. Здание мельницы было громадным и, наверно, сплошь набитым мешками с мукой. И можно было напечь из этой муки тысячи буханок. Или миллионы. Чтобы увезти хлеб к магазину, придется вызывать целый поезд повозок. Сонные кобылы неторопливо потянут скрипучие телеги с деревянными ларями, от которых пахнет теплыми булками… Маленький, черный как цыганенок, Южка — сын нашей соседки — увидев повозку, всегда говорил: — Опять повезли целую халабудину. Что такое «халабудина», никто не понимал, но Южку не спрашивали. Он все равно не отвечал, только следил за повозкой большущими серо-коричневыми глазами… А может, голуби все-таки прилетят? Я затряс головой, чтобы не слипались глаза, и спросил: — Если много настреляем, Южку позовем? Пашка не ответил, а Стаська снова заворочался и сказал: — А что ему делать? Что он умеет-то? — А чё ему уметь надо? — спросил Пашка. — Ну, птиц щипать, костер зажигать… — Есть-то он умеет, — сказал я. Стаська рассудительно заметил: — Это все умеют… В эту секунду что-то зашумело, захлопало в воздухе, и стая сизяков спланировала на пустырь. Они тут же разбрелись и стали тюкать клювами землю, словно маленькие курицы. — Не стрелять. Я первый, — сдавленным шепотом приказал Пашка. Он знал, что делать, он был лучший стрелок. Я видел, как он плавно оттянул резину рогатки, заряженную железной шайбочкой. Я выбрал себе большого ленивого сизаря у края пустыря и начал целиться из рогатки, которую Пашка дал вместо моей. В середину стаи стрелять было нельзя — всех распугаешь. |